Читать книгу "Дочь атамана - Тата Алатова"

молодой мамы и отца, который сильно горевал тогда, и из-за изломанной судьбы лекаря.

Однако сам лекарь выглядел задумчивым и спокойным, будто его совершенно не беспокоила та несправедливость, которая с ним случилась.

Он объявил, что Саше можно вставать и понемногу ходить, и пригласил ее на завтрак с кофием и бисквитами.

— Божественно, — восхитилась Саша, поглощая одно пирожное за другим, — как это вы научились делать такую прелесть?

— У меня много свободного времени, а повар канцлера, Жан-Жак, частенько попадает в мои владения из-за чрезмерного обжорства.

— Снова этот канцлер, — досадливо поморщилась Саша, однако аппетита не лишилась. — Если бы я умела колдовать, то всенепременно превратила бы его в гадюку. Признавайтесь же, милый лекарь, вы напекли бисквитов, чтобы меня утешить? Или вы так каждый день завтракаете, пока больные лежат по постелям и пьют суп из травы?

— Я намерен баловать тебя весь день, — с улыбкой подтвердил ее догадку лекарь, — все-таки такая охапка новостей кого угодно выведет из душевного равновесия.

— Мое душевное равновесие устойчиво, как глухой жеребец Ветер под обстрелом, — сообщила Саша. — Когда я расскажу Семеновичу, какой вкуснятиной меня тут кормили, то он будет дуться весь день! Это наш повар, совершенно бездарный, надо сказать, но когда-то он спас папину любимую псину, и с тех пор мы едим пересоленные каши и подгоревшие пироги. В куриных супах у нас чешуя, а в ухе… лучше не думать, что плавает в нашей ухе, а то всенепременно получите несварение. В детстве я мечтала выйти за Семеновича замуж, потому что у него только один глаз, и мне казалось, что это прямо-таки удивительно. Но папа сказал, что никакого замужества, никогда, иначе он отправит меня на необитаемый остров. Он, наверное, из-за мамы так сказал, да? Чтобы я не умерла тоже при родах? Но ведь мама и замуж-то не выходила, так что я все равно собираюсь умереть старой девой, — и, выдав эту тираду, Саша выдохнула. Лекарь выглядел несколько ошалелым, и это было смешно.

— Душа моя, от твоих дуэлей опасностей больше, чем от гипотетических родов, — только и смог сказать он. — И, кстати, канцлер пообещал мне награду, если ты прекратишь этим заниматься. Лично для этого явился прямо сюда, пока ты спала.

Саша подпрыгнула на месте, и чудесная лечебница перестала казаться таким уж приятным местечком.

— Сюда? Этот старый хрыч? Да какое ему дело!.. Нет-нет, что я говорю, — опомнилась она и затараторила: — Ну, конечно, милый мой лекарь, я немедленно брошу дуэли, это все равно назло Изабелле Наумовне было, потехи ради! Вот увидите, что я стану паинькой… но какова же будет ваша награда? Вдруг это что-то очень хорошее? Вы обязательно должны ее получить!

Лекарь протянул руку через стол, взял ладонь Саши в свою и прижал к морщинистой щеке.

— Душа моя, лучшая мне награда — это твоя длинная и счастливая жизнь, — мягко сказал он. Голубые глаза в утреннем свете казались глубокими, как лесное озеро.

Саша улыбнулась ему, накрыв ладонью его ладонь на своей щеке.

— Я сделаю для вас что угодно, — просто ответила она.

Через несколько дней Александра Лядова покинула лечебницу, и Гранин надеялся, что больше они не свидятся. Пусть она впредь не получает ранений и не нуждается в его помощи.

Но чего он тогда не знал и никак не мог угадать — что они встретятся снова совсем скоро, а его судьба в очередной шанс совершит невероятный кульбит и подарит возможность наверстать упущенное время.

Глава 04

Поскальзываясь на раннем, ненадежном еще снегу, Саша едва не кубарем слетела с крыльца и помчалась к воротам, путаясь в длинных полах распахнутой душегрейки.

— Куда, окаянная, в домашних туфлях, — в спину ей летел зычный голос Марфы Марьяновны, но до кормилицы ли было сейчас Саше, когда из окна она увидела, на каком жеребце приехал отец.

Тонкие точеные ноги, лебединая шея, изящная голова и серебристо-белый окрас — все было прелестным в этом молодом и явно норовистом животном. Жеребец гневно фыркал, радуясь, что избавился от чужого наездника, косил умными карими глазами на подхватившего под уздцы конюха и явно примеривался, как бы укусить его пообиднее.

— Где вы его взяли, где нашли такое сокровище, — приговаривала Саша, пританцовывая и обходя жеребца по кругу. — Что за стать! Что за окрас!

— Выиграл в карты у Разумовского, — смеясь ответил отец и вдруг подхватил Сашу на руки, разгоряченный удачной игрой, верховой ездой, ясным утром и самим своим задорным нравом. Саша взвизгнула и захохотала.

— Папа, да бросьте меня, я ведь уже совсем-совсем выросла!

— Выросла, а бегаешь по снегу в легких туфлях. Кому потом тебя морсами да чаями отпаивать?

— Марфушке Марьяновне! Да поставьте меня, я побегу на конюшни.

— После, Саша, все после, — шагая к дому, весело возразил отец, — сейчас я собираюсь позавтракать с собственной дочерью. Не вздумай променять меня на жеребца.

— Да ведь он красивее и моложе вас.

— Зараза, как есть зараза, — притворно разгневался отец, внес ее в дом, усадил на софу и стянул туфли, согревая огромными ладонями озябшие стопы. Рядом уже топталась Марфа Марьяновна с шерстяными носками наготове, хмурилась озабоченно и поджимала недовольно губы.

— Пожалуйста, Марфушка Марьяновна, только не носки, — взмолилась Саша, — я ведь вовсе не успела замерзнуть!

Кормилица ее признавала только ту суровую шерсть, которая безбожно кололась, почитая ее за самую полезную. Отец, безжалостный к Сашиным просьбам, твердо и решительно натянул на ее пятки вязаные орудия пытки, стянул с плеч душегрейку и повел к столу.

Изабелла Наумовна, третья гувернантка Саши, уже разливала чай, куталась в шаль и смотрелась скорбной, как и всякий раз, когда хозяин дома проводил ночи за ломберным столом.

— Милая моя, — затараторила Саша возбужденно, — видели бы вы, какого жеребца выиграл папа! Волшебный, совершенно волшебный. Как жалко его, бедного! Чахнуть всю зиму в городе, где и дышать-то нечем.

— Саша, оставь эту дурную затею, — немедленно вспылил отец, всегда вспыхивающий бурно и быстро, — у меня от тебя голова болит.

— Голова у вас болит от настоек Разумовского, — не смутилась Саша, — и собственного упрямства. Ну что вам за интерес держать меня в городе, ведь вы и замуж меня выдавать не намерены.

— А ты,