Читать книгу "Засекреченное будущее - Юрий Поляков"

Собственно, спорами о том, что и как надо менять, была заполнена вся перестроечная пресса. В редакции «Литературной газеты», помню, стояли рядами мешки писем с читательскими проектами обновления страны, приходившими в рубрику «Если бы директором был я…». (Сначала хотели назвать — «Если бы генсеком был я…», но старшие товарищи отсоветовали) Когда я, будучи главредом ЛГ, пытался в нулевые годы возродить эту рубрику, поименовав «Если бы президентом был я…», никто, кроме двух-трех шизофреников, не откликнулся. Даже лютый антисоветчик Солженицын назвал свой прожект «Как нам обустроить Россию?» Заметьте, не возродить, не отстроить, не восстановить… Руины не обустраивают.

Но именно этот остаточный оптимизм, замешанный на идее неизбежного прогресса, и сыграл с СССР злую шутку. Наши гормональные либералы часто спрашивают, мол, а что же никто в 1991-м не вышел защищать вашу Советскую власть и КПСС? Ответ до обидного прост: никто не верил, исходя из своего жизненного опыта, что перемены могут быть к худшему. А ведь Виктор Цой предупреждал нас, завывая: «Мы хотим перемен…» — с безысходностью кладбищенского ворона. Но никому в голову не могло прийти, что молодой речистый генсек Горбачев, выдвинутый вместо кремлевских старцев, помиравших с роковой последовательностью персонажей Агаты Кристи, не только не вытащит страну из застоя, а попросту ее угробит. Никто не верил, что вожделенная многоукладность экономики приведет к алчному «олигархату», что сокращение военных расходов кончится тем, что оголодавшие солдатики будут побираться возле магазинов, а крейсера станут резать на иголки… Предупредить о возможном обвальном регрессе должны были интеллектуалы, но они страдали тем же прекраснодушием, что и остальные… Были провидцы, к примеру, Александр Зиновьев или Вадим Кожинов. Но кто их слушал!

Сегодня мы имеем в Отечестве ту же усталость населения от персонифицированного курса, те же постоянные опоздания власти с принятием решений, те же невыполненные обещания, тот же ненадежный, иронический «совпартактив», ту же жутко устаревшую идеологию, которая называется «отсутствие идеологии»… Но есть два принципиальных отличия, и они могут дорого обойтись исторической России. Первое. Взамен ворчливого оптимизма людьми сегодня овладел беззаботный пессимизм. И второе. Наша «перелетная элита» в своем большинстве антипатриотична и антинациональна, она не верит в будущее страны проживания и готова в любой момент сдать с таким трудом возвращенный Путиным суверенитет, как постылый партбилет, с которым хлопот больше, чем навара…

Журнал «Историк», 2021, № 1

2. Писатель у диктофона

Роскошь шуршащих полос

— Юрий Михайлович, вы пишете почти во всех литературных жанрах: проза, поэзия, драматургия, эссеистика. Есть какой-то общий лейтмотив, по которому узнается авторский почерк?

— Обретение индивидуального, узнаваемого стиля — самое, пожалуй, сложное в литературной профессии. Изобрести, придумать стиль нельзя, он изначально заложен (или не заложен) в тебя как дар. Если не заложен, лучше искусством вообще не заниматься. Есть множество других интересных профессий. Но даже если дар и есть, реализовать его, сделать видимым, воплотить в произведение искусства удается немногим. Должно совпасть множество условий и обстоятельств. Помните, полено, из которого был вырезан Буратино? Оно ведь изначально обладало чувствительностью и пронзительным голосом, однако без папы Карло с рубанком и резцом никакого Буратино не было бы в помине. Примерно так и со стилем…

— Когда вы начали писать стихи, сразу поняли, что литература — это ваш путь?

— Нет, не сразу. Безапелляционная уверенность в собственной избранности — верный признак графомании. Таланту свойственны сомнения в себе, которые преодолеваются творческим упорством и очевидными результатами. Я сначала готовился в архитекторы, потом в литературоведы, не будучи уверенным в своем стихотворном призвании, хотя стал довольно скоро одним из самых известных поэтов своего поколения — рожденных в пятидесятые. Ощутил я себя профессионалом только тогда, когда перешел на прозу.

— Вам приходилось носить рукописи в издательства, получать отказы, просить рекомендательные письма… Или вас сразу признали как писателя?

— Чтобы тебя сразу «признали писателем», надо перепрыгнуть этап ученичества, но это пока никому не удавалось. Подающим надежды, да, меня признали почти сразу, но, разумеется, как у всякого начинающего автора, у меня были и унизительные редакционные отказы, и разгромные внутренние рецензии, и такие жестокие обсуждения моих ранних стихов на семинарах, что хотелось покрошить зоилов из АКМа, последнюю пулю оставив себе. Обращался я за помощью, как это было тогда принято, к старшим товарищам — Владимиру Соколову, Константину Ваншенкину, Вадиму Сикорскому, Римме Казаковой, Ларисе Васильевой, Вадиму Кузнецову, Николаю Старшинову… Они, кстати, охотно помогали и не только мне, давали мудрые советы, писали предисловия, рекомендации для вступления в Союз писателей, хлопотали в издательствах. Все эти страдания начинающего автора подробно описаны в моем эссе «Как я был поэтом», которое вошло в сборник «Селфи с музой».

— А когда пришел первый — с вашей точки зрения — успех?

— У меня было два первых успеха. Сначала я получил известность как поэт. Это произошло после выхода моей первой тоненькой — в один авторский лист — книжечки стихов в молодогвардейской серии «Молодые голоса», где дебютировали многие мои сверстники. Теперь имена большинства из них прочтешь разве что на могильных плитах. Назывался сборник «Время прибытия», а тираж — только не падайте — 30 тысяч! Сейчас Солженицына выпускают в лучшем случае в количестве пяти тысяч экземпляров. Второй, и главный успех, обрушился на меня в 1985 году, еще, кстати, при Черненко, когда журнал «Юность», возглавляемый Андреем Дементьевым и выходивший тиражом 3,5 миллиона экземпляров, опубликовал мою повесть «ЧП районного масштаба», которую до этого четыре года не пропускала цензура. И я проснулся знаменитым. Обсуждения этой вещи прошли по всей стране — от Бреста до Сахалина. Меня останавливали на улице и вступали в творческую полемику… Вскоре появился лихой одноименный фильм Сергея Снежкина, вызвавший еще больший ажиотаж. Интересующихся отсылаю к моему мемуарному эссе «Как я был колебателем основ», оно включено в упомянутый сборник «Селфи с музой».

— Известный писатель не всегда популярный писатель. Вы именно популярный писатель и ваши произведения стали частью массовой культуры. Вы готовы и дальше идти навстречу нашему времени — писать сценарии для сериалов, участвовать в ток-шоу, писать на актуальные темы и так далее? И на какое требование современности вы, наоборот, никогда не пойдете?

— Известный и популярный писатель — это примерно одно и то же. А вот хороший и популярный писатель совсем не одно и то же. Я пережил столько известных, увешанных премиями прозаиков и поэтов, которые попросту не умели писать прозу и стихи, что дух захватывает. Известность, полученная в результате целенаправленной раскрутки, недолговечна. Волчок, если не сообщать ему постоянно толкательное движение, переходящее во вращательное, остановится и упадет на бок. А вот, если известность происходит из спонтанного интереса читателей к хорошо написанной книге, это другое дело, это всерьез и надолго. Сценарий сериала я писал один раз в жизни, в трудные 1990-е, когда надо было кормить семью. Давно этим гиблым делом не занимаюсь. Только авторизую сценарии экранизаций моих вещей. Вы меня, видимо, перепутали с Геласимовым или Слаповским. На телешоу я почти перестал ходить. Делаю исключения разве что для Владимира Соловьева. Три часа просидеть в студии, наблюдая самообожание ведущих, а потом в течение двух минут проорать, что ты думаешь, это не для меня. Никогда не соглашусь с требованием времени признать деньги мерилом жизненного успеха, хотя и зарабатываю неплохо.