Читать книгу "Визит нестарой дамы - Мария Арбатова"

– Тихоня женился на Пупсике? – спросила Дин потрясенно и уронила шелковые кисти из накладных когтей.

– Димка же исчез на три года. Он же ничего не знает, он думает – «друзья, прекрасен наш союз», а тут– пепелище, – подытожила я.

– Эти три года были очень трудными, – нахмурилась Дин.

– Ясное дело, от легкой жизни «Харе Кришна» не запоешь, – предположила Ёка. – Мы тоже были не в раю… Но как он умудрился денег заработать? Он же всегда был не от мира сего.

– То есть вы, Маргарита, не хотите встречаться с Пупсиком и Тихоней? – спросила Дин.

– Я тоже не хочу, – промямлила я.

– Ой, чуть не забыла, – вскочила Дин, полезла в чемодан и подала Ёке пакет. Из пакета заструилось желтое, расшитое цветами и птицами кимоно. – Это вам.

– Спасибо, – сказала Ёка в легком ошеломлении, повертела, потискала и понюхала кимоно, изучила этикетки, впрыгнула в него с неожиданной проворностью и начала пританцовывать перед зеркалом. – Ну Димка, ну Димка! Он всегда говорил: «Ёко Оно, когда я стану богатым, я подарю тебе кимоно, и ты обучишься японской чайной церемонии!» Вот это память…

– В эмиграции память становится лучше, вспоминаешь все незаконченные разговоры, все несделанные подарки, – сказала Дин голосом провинциальной актрисы, переигрывающей эмигрантскую тоску на сотом спектакле. – Он столько рассказывал обо всех вас, что мне кажется, я всех давно знаю.

Ёка сложила ножки и ручки как благовоспитанная японка, что на ее хабалистой внешности сидело как на корове седло, и поникшим голосом сказала:

– А я ведь, девки, много кимоно видала последнее время, разных… Спрашивается, почему сама себе не купила? А потому что дура… Потому что экономить на себе привыкла. Мне психолог сказала, что любовь к себе нельзя купить, – мрачно произнесла Ёка, и я вспомнила ее злобную мать, перевезенную в Москву уборщицу, проходившую всю жизнь в непотребных обносках с заплатанными кошелками и какими-то вечными астрономическими по совковым временам сбережениями «на черный день».

– Ты теперь и психологами не брезгуешь? – удивилась я.

– У меня один при фирме, очень выгодно. Как у кого запой или депрессуха, так вместо меня он колотится, да и у меня проблем завались, а подруг не стало. Только ему и поплачешь.

– И сколько у вас стоит личный психолог? – спросила Дин.

– Тебе так устрою, а вообще – коммерческая тайна, – буркнула Ёка. – У тебя муж, дети есть?

– Я имею бойфренда.

– Этого вашего не понимаю. Живете в одной хате?

– Нет.

– Тогда тебе не врубиться. Я ведь Тихоню мальчиком взяла. Они все говорили – «московская прописка, московская прописка»! Да я с пропиской могла покруче найти. Я институт кончала – Тихоню на первый курс сунула. Я из его комнатенки на пятом этаже без лифта – трехкомнатную сварила. Он за пять лет учебы ни одного чертежа сам не смог сделать, такой же конструктор, как я космонавт; так я его даже в аспирантуру пихнула. А на что мы жили? Ирка знает, я и беременная, и с малышом к маме в Армавир перлась, детскими вещами спекулировать, пока он в потолок плевал. Всю жизнь за моей спиной. А тут вдруг Пупсик начала подкатывать: «Ты, Тихоня, такой талантливый, из тебя может получиться журналист!» А у ней папашка – секретарь Союза журналистов. Тихоня и сообразил, что можно быстро из грязи в князи…

– Не надо упрощать, Тихоня действительно неплохо пишет, – вставила я.

– А ты вообще молчи! Ты им всю дорогу ключи давала и свечку держала! – заорала Ёка, и ее узкие глаза запылали.

– Я бы и тебе давала, если б ты попросила. Я не полиция нравов, чтоб решать, кто с кем хочет спать, – ответила я.

– А когда мне было ключи просить, если я все время деньги зарабатывала? – спросила Ёка.

– Ты сама себе выбрала такой путь. Ты Тихоню сделала куклой, – заметила я.

– Я сделала? Да он таким родился! Он по квартире своих родителей до сих пор как по минному полю ходит. Они живут на проспекте Вернадского, так у него еще с Фрунзенской аллергический насморк начинается. Клянусь, к каким врачам только его не водила, и иголки в него втыкали, и все… А мой психолог говорит, это крыша едет, крышу надо лечить.

– Сколько вы уже живете отдельно? – спросила Дин.

– Да почти три года.

– И вы хотели бы его вернуть?

– Что упало, то пропало. Я о другом болею, вот Ирка утверждает, что у Тихони с Пупсиком любовь. Что же это за такая любовь, если из-за нее человек становится полным дерьмом? Я в такую любовь не верю. Конечно, мы все за это время испаскудились, чистых не осталось, у меня у самой грязный бизнес, ну так я в целки и не лезу. Но Пупсик? Все за родительской спиной по жизни сделала, все фальшью, все обманом. Я-то Тихоню на свои деньги покупала, а она-то на папашины!

– Какая разница, чьи деньги, главное, кто больше дал, ты же нас сама учишь рыночной психологии, – поддела я.

– Да она и тебя всю жизнь на вранье держала, в хвост и в гриву имела, – ответила Ёка.

– Она не виновата, ее так воспитали. Вся семья на мифологии держится. Не умеет она на другом языке говорить, не слышала другого, у нее просто мозги перекошены, как аллергический насморк у Тихони…

– Ее воспитали? Господи, да я в бараке выросла! Да я в таком случае вообще по людям должна ходить ногами? – заорала Ёка.

– Так ты и ходишь, – не без удовольствия заметила я, посвященная в особенности Ёкиного бизнеса.

– Хожу, так я и плачу за это сама! Мне ничего с неба не падало! Мне никто квартирок за интимные услуги не оставлял.

В прежние времена меня бы затрясло от такого текста, а теперь я только ухмыльнулась и прокомментировала:

– Видишь ли, Дин, все мои знакомые и родственники были свидетелями того, что, когда Димка уезжал, кроме меня, он мог оставить квартиру только советской власти, которую любил еще меньше, чем меня… Но жизнь последних лет так затуманила мозги, что их рабочей версией стала история обо мне, как о содержанке и вымогательнице.

– Почему? – торопливо спросила Дин.

– Посмотрела бы я на тебя сейчас без Димкиной площади, – фыркнула Ёка.

– Думаешь, я бы, как ты, пошла алкашей по коммуналкам спаивать и к старушкам уголовников подселять? – спросила я.

– А куда б ты делась?

– Делась бы, уверяю тебя. – Мне хотелось сказать много, но я наступила себе на язык. Я вспомнила Ёкину мамашу, ее легендированного отца, который то ли был, то ли не был. Вспомнила, как сладострастно перлась эта мамаша в каждый миллиметр брака дочери, как в случае сопротивления шантажировала суицидом и, вопя о поруганном материнстве, направлялась в туалет с Тихониным ремнем в руках. Вспомнила, как каждый раз, взламывая дверь и падая в ноги, Ёка и Тихоня так и не призадумывались, что в их туалете ремень с целью повешенья, собственно, и прикрепить не к чему. Вспомнила, что родилась и выросла Ёка в подвальной комнате города Армавира, в окно которой были видны только спешащая мимо советская обувь, бросаемые огрызки яблок и бумажки от мороженого. И градус реванша у Ёки совсем не тот, что может и должен быть у меня, выросшей в инфантильной логике «сами придут, сами все принесут».