Читать книгу "Супруга опального магната - Юлия Бузакина"

Виктор втянул грудью воздух. Полыхнула в груди глухая ярость. Сжались кулаки. Развернулся и зашагал прочь из магазина. Громко хлопнула стеклянная дверь. Жалобно зазвенел колокольчик. А на прилавке осталась лежать нетронутая коробка конфет. Как символ праздника, окончательно разбившего семейные расклады вдребезги.

Глава 9. Таша, 15 марта

Пятнадцатое марта. Просыпаюсь посреди ночи от противной тянущей боли внизу живота. Прислушиваюсь. Вроде отпустило. Потом свело болью поясницу. Боль не сильная, но довольно ощутимая. Меня охватывает страх.

От того, что я вожусь под одеялом, просыпается Виктор.

— Что такое, Таша? — с тревогой смотрит на меня он.

— Живот немного тянет. Потом отпускает. Пойду в туалет, извини…

Кое-как сползаю с кровати, делаю два шага, и чувствую, как по ногам течет жидкость.

— О, черт… что это? — до смерти пугаюсь я.

— Воды. Это отошли воды, — пугается вместе со мной Виктор. — Надо было тебя еще вчера отвезти в больницу!

—Доктор сказала, вызывать скорую, если что-то начнется не по плану. Плановые роды послезавтра!

— Какая скорая, я сам тебя отвезу! Иди в ванную, я позвоню ей.

— Ладно…

Захожу в ванную. Снова тянущая боль в районе поясницы. Мне так страшно, что стучат даже зубы.

— Таша, — стучит в дверь Виктор. — Ты в порядке, малышка? Доктор сегодня как раз на дежурстве. Она сказала, собираться спокойно и не нервничать. Время еще есть, матка быстро не раскроется.

Боль пронизывает низ живота и поясницу. У меня трясутся руки. Мне страшно, дико страшно. Что, если мы не успеем? Если что-то пойдет не так? Безумно хочется позвонить маме или бабушке. Но будить бабушку в пять утра нехорошо. Она начнет нервничать, и у нее поднимется давление.

Через полчаса мы уже в больнице. Меня встречает персонал, быстро переодевают и подготавливают к родам. В предродовой я не выдерживаю, отправляю маме сообщение.

«У меня начались схватки. Я в больнице. Приезжай, пожалуйста».

«Тебя есть, кому поддержать и без меня», — прилетает ответ.

Вот и все ее слова в ответ на сообщение, что я в больнице и вот-вот стану мамой. Они больно бьют в самое сердце, и по щекам текут слезы.

— Не смей больше ей писать! — рычит Виктор и вырывает у меня из рук телефон. — Я запрещаю тебе, слышишь, Таша?! Запрещаю с ней общаться!

Я растираю слезы по лицу и чувствую себя полной дурой. Беспомощной и уязвимой.

— Я позвонил твоей бабушке, она приедет через пару часов, не волнуйся, — смягчается он и сжимает мою руку.  — Пожалуйста, не думай о матери. У нее своя жизнь, у нас своя!

Новая волна боли выбивает всю сентиментальность. Мне уже все равно, что написано в ответном сообщении. Только бы дали что-нибудь обезболивающее.

Чем дальше заходят схватки, тем меньше мне хочется видеть Виктора рядом. Он нервничает, не хочет оставлять меня одну.

— Пожалуйста, уйди! Войдешь, когда родится! Я не могу… мне больно… очень больно…

Медсестра выталкивает его из палаты насильно.

— В родзал вернетесь, когда получим вашу девочку! А пока уходите. Не место мужу в предродовой. Мы здесь работаем. А вы мешаете жене и нам.

Боль такая невыносимая, что мне хочется лезть на стену. Я уже не контролирую свои крики.

— Как только идет схватка, сразу начинай дышать, — подходит ко мне нянечка. — Резать не можем, там вена, выход только один – самой.

— А Витя где? — хрипло интересуюсь я. — Неужели уехал?

— Нет, здесь. За дверью. Тоже белый весь. Доктор за валидолом пошла.

— Ай… мамочки…как же больно…

— Дыши!

— Поговорите со мной! Пожалуйста… — хватаю ее за руки.

Приходит доктор. Слушает слушалкой живот, озабоченно кивает.

— Еще один укол. Матка не совсем раскрылась. Как только раскроется, в родзал ведите.

Голова уже почти ничего не соображает. От боли мечусь по больничной койке, и, кажется, сорвала голос от криков. Время тянется безумно долго, час за часом. Я не знаю, день или ночь за окнами.

— Раскрылась маточка… Давай, поднимайся, осторожно. В родзал пора.

Яркие лампы, запахи лекарств… И боль. Разрывающая, дикая.

— Тужься, моя девочка! Давай, давай! А то отец уже пятый час там за дверью ждет… — разговаривает со мной доктор.

На миг чувствую облегчение от того, что Витя рядом.

— И бабушка приехала.

— Мама? — уточняю в короткую передышку.

— Нет, бабушка… Пошла, снова тужься.

По щекам текут слезы. Она не пришла.

— Тужься! Потом наревешься, сейчас надо дочку вытащить! — кричит мне доктор. — Еще!

У меня больше нет сил кричать. Последние потуги – самое тяжелое испытание. Впиваюсь пальцами в ручки кресла.

— Головка пошла!.. — выдыхает доктор.

Медперсонал мечется вокруг меня. Внезапное облегчение совпадает с первым криком малышки. Я приподнимаюсь на локтях, пытаюсь рассмотреть маленькое чудо, которому перерезают пуповину. Ручки, ножки, красненькое тельце. И это существо издает громкие крики.

— Время рождения двадцать один тридцать! — громко сообщает доктор.

Дочку прикладывают к моей груди. Я замечаю на головке темно-коричневые волосики. По щекам против воли снова текут слезы. Теперь это слезы счастья. У меня есть ребенок.

Девочку забирают. Взвесить, обмыть и завернуть в одеяльце.

Глаза закрываются сами собой. Я погружаюсь в темноту.

Когда открываю их снова, я уже в палате. На животе грелка со льдом. Витя стоит у окна в белом халате и шапочке, и держит маленький комочек на руках.

Улыбается.

— Кажется, мама проснулась, — тихо произносит он.

Глаза снова закрываются. Я никак не могу отойти от наркоза.

— Мама скоро очнется и сможет взять тебя на ручки, — продолжает мягко говорить с сопящим комочком в одеяльце Витя. — Нашу любимую Тасю, которую мы так ждали.

Где-то глубоко внутри растекается ощущение счастья. Я мама. Мама! Теперь у нас с Витей есть дочка.

Глава 10. Стас Прохоров, Майами-Бич, три года спустя

Прохлада сплит-системы приятно освежала раскаленную полуденной жарой кожу. Пятизведочный отель в Соут Бич, рядом с Линкольн Роад всегда был его прибежищем. Сюда возил его отец, и только здесь он мог обрести такой желанный покой.

Вот уже два года, как со Стасом разорвали контракт в родном футбольном клубе. Он долго тыкался в другие места. Как слепой котенок, честное слово! Ему отказывали. Четко, без единого шанса снова играть. Его, будто лишили возможности дышать. Вся его жизнь, весь смысл был в игре. В него верил отец, и после его смерти каждая победа на поле была в память о нем.