Читать книгу "Красная королева - Хуан Гомес-Хурадо"

– Мы обойдем сзади, – говорит Ментор, показывая дорогу.

С Антонией они не поздоровались. Она просто вышла из машины и молча пошла за ним следом.

Тропинка, выложенная тем же камнем, что и дорога, и фасад, огибает дом и ведет к бассейну. За углом они видят столовую на открытом воздухе: дизайнерские стулья под черной стальной перголой. Деревянный настил соединяет зону бассейна со столовой и подводит к гостиной с открытой стеклянной дверью внушительных размеров. Внутреннее убранство скрыто за тяжелыми складчатыми занавесками.

На одном из стульев столовой сидит высокая женщина в классическом защитном комбинезоне эксперта-криминалиста. В одной руке сигарета, в другой телефон.

– Это вас погубит, доктор, – приветствует ее Ментор.

Женщина бубнит в ответ что-то невнятное, не отрывая взгляда от телефона, и делает очередную затяжку.

Ментор раздосадовано цокает языком и поворачивается к Антонии. Та смотрит на него выжидающим взглядом, переминаясь с ноги на ногу, словно бегун перед стартом. Наклонившись совсем близко к ее уху, Ментор спрашивает:

– Как звучит хлопо`к одной ладони?

Антония ничего не отвечает, просто молча заходит в ярко освещенную гостиную.

Что, черт возьми, тут вообще происходит? – думает Джон.

Он уже собирается пойти за ней следом, но Ментор преграждает ему путь.

– Подождите. Прежде чем вы туда зайдете, хочу вас предупредить: то, что вы сейчас увидите, – строго конфиденциально, никто не должен знать ни об этом расследовании, ни даже о моем существовании, равно как и о существовании сеньоры Скотт. Вы увидите и услышите то, что вам покажется странным, и то, с чем вам сложно будет согласиться. Вы готовы быть хорошим солдатом?

– Меня на поводке вести не нужно, – отвечает Джон, отталкивая его с пути.

Ментор оказывается гораздо сильнее, чем кажется в своем безумно дорогом костюмчике, но все же противостоять физической мощи Джона непросто, и ему приходится отступить. Что до инспектора Гутьерреса, то он и так уже два дня мечтает врезать ему как следует, а теперь, после попытки Ментора его попридержать, это желание только усиливается.

– Не вынуждайте меня, – настаивает Ментор. – Ведь я о многом вас не прошу. Просто молчать и следовать правилам.

Теперь они меряются взглядами. И на этот раз весы склоняются в другую сторону. Джон вынужден взять себя в руки и подавить ярость. Ничего, он еще ему покажет, просто момент пока не настал.

– Что ж, попробую, – отвечает он, хотя его взгляд говорит об обратном.

Ментор довольствуется временным прекращением огня и отходит в сторону.

Ночь довольно теплая. Но внутри жуткий холод. Кто-то установил термостат в морозильный режим, – догадывается Джон, едва раздвинув занавески.

Когда он зашел в гостиную, увиденное слегка пошатнуло его представление сразу о двух вещах.

Прежде всего, раньше он думал, что знает – хоть и опосредованно, – что такое роскошь. Его мать, учительница младших классов, всегда работала по призванию, и денег едва хватало, чтобы сводить концы с концами, с учетом тех грошей, что посылал им отец, после того как ушел к другой. Но у маменьки были состоятельные друзья, которые время от времени звали их в гости: несколько человек из Бильбао и еще парочка из Алавы. Двойные фамилии, земельные участки, машины. Тонко нарезанный хамон «Хоселито» на закуску, вино «Вега Сицилия» почти каждый вечер, охота по воскресеньям – вот три составляющие их богатства. И ты потом возвращаешься к себе домой, на другой берег Нервьона[7], и засыпаешь, думая, что прикоснулся к небесам.

А много лет спустя ты заходишь в эту гостиную и понимаешь, что даже приблизительного понятия не имел, как выглядят небеса.

Пространство кажется необъятным, хотя архитектор явно старался обустроить его по человеческим меркам. Открытый взгляду второй этаж, световой купол на потолке, окно в четыре метра высотой. В стороне расположена столовая с камином, отделенная стеной от холла, декоративного фонтанчика и всего прочего. Картины развешаны со вкусом. Джон узнает одну работу Ротко и две Миро. Пытается вспомнить автора еще одной, его имя так и вертится на языке, это точно какой-то голландец. В конце концов Джон сдается и просто тихонько подсчитывает, что картины в этой гостиной стоят раз в десять больше, чем весь дом.

Тот, кто здесь живет, однозначно не имеет ни малейшей связи с реальностью, ни даже самого смутного представления об обычной человеческой жизни. Эта мысль приходит ему в голову и тут же улетучивается, оставляя после себя лишь легкое недоумение.

В другом конце зала находится непосредственно гостиная. Восьмидесятидюймовый телевизор настолько тонкий, что кажется, будто его нарисовали на стене. Диваны, обитые прочной гладкой кожей. А в углу – то, что во второй раз колеблет мировоззрение Джона.

Полицейские в чем-то похожи на собак: один год у них идет за семь.

За двадцать с лишним лет Джон вдоволь насмотрелся на смерть. Героинщик, зарезанный в переулке; паренек, спрыгнувший с моста Мирафлорес; две старушки, изрешечённые своими соседями-подростками. Когда ты уже столько всего повидал, начинает казаться, что все эти смерти ничем друг от друга не отличаются. Угасание пульса, звон стекла и наконец одиночество[8]. Ты постепенно черствеешь и начинаешь думать, что ничто уже не способно удивить тебя или задеть за живое.

И вдруг ты видишь на диване мертвого подростка и понимаешь, насколько же ты ошибался.

– Черт возьми! – вскрикивает Джон.

Парню было лет шестнадцать-семнадцать, не больше. На нем белые брюки и рубашка, которые практически сливаются по цвету с кожей дивана и его собственной кожей – когда-то смуглой, а теперь мертвенно бледной, почти прозрачной. Жизнь полностью покинула его невероятно худое тело, и тем не менее он все еще сидит – с прямой спиной, нога на ногу, правая рука на колене, а в левой бокал, наполненный до краев чем-то густым и очень темным. На нем нет ни обуви, ни носков; босые ступни приобрели небесно-голубой оттенок – равно как и губы. Глаза открыты, белки отдают желтизной.

Самое ужасное – его открытый рот, искривленный в подобии улыбки. От нижней губы к ямочке на подбородке тянется сгусток крови.

Джон сдерживает мгновенную безжалостную тошноту: к горлу подступает призрак несъеденного ужина. Он сжимает кулаки, разрываясь между яростью и состраданием, и изо всех сил пытается сохранить содержимое желудка внутри, а профессионализм снаружи.

Когда ему удается успокоиться, он обращает взгляд на Антонию: та сидит на корточках возле трупа и внимательно разглядывает его лицо. При этом она приблизилась к нему настолько, что кажется, будто они вот-вот поцелуются.