Читать книгу "Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина"

— Вижу, в вас не ошибся.

— Значит, я…

— Нет, дорогой мой Демьян Еремеевич, вы у нас, конечно, личность прегероического толку, но вот для активных действий ныне негодная.

Это было… пожалуй, обидно.

Никонов вскинул руки.

— Не хмурьтесь, Демьян Еремеевич, не хмурьтесь. Вам о здоровье думать надобно. О том, чтобы восстановиться поскорее, на службу вернуться… к слову, как вы отнесетесь к переезду? Пусть не Петербург, но вот Москва… большой город, шумный и бестолковый во многом. Порядку там не хватает… и люди, способные оный навести, нужны… и вновь хмуритесь? Не желаете? Да, да, помнится, вам уже случилось в Москве бывать, а после перевели, не знаю уж, кому вы там не угодили, но ныне ситуация иная. И чинить вам препон никто не станет. Так что… время подумать у вас будет. А пока… будущий герой, которого, возможно, наградит сам император лично, как это водится с героями, завтра отправится поправлять здоровье в закрытом пансионе близ Петербурга, куда он был доставлен особым распоряжением статского советника Никонова. Впрочем, это уже не так и важно.

Никонов прищурился, а от улыбки его у Демьяна холодок по спине побежал.

— Естественно, время от времени в газетах будут печатать новости. Скажем, о том, что выздоровление идет своим чередом… о подготовке к торжеству… о присвоении очередного чина. Или не очередного? Возможно, что и подвинуть выше получится.

— Вы их дразните.

— Не без того. Я хочу, чтобы для них ваше устранение стало первостатейной задачей, — он потер руки. — И полагаю, добиться того будет не так, чтобы сложно. А уж там мы постараемся организовать удобный случай. И мои люди не оплошают.

В этих словах почудился укор, который Никонов угадал.

— Это не упрек вам. Ваши люди и так сделали больше, нежели в силах человеческих. И поверьте, Его императорское Величество умеет награждать за службу. Никто не будет забыт. Но… дело, да… наше с вами. Сегодня вас отпустят. Целитель ваш, конечно, не сказать, чтобы рад, но и особых возражений не имеет. Физически вы восстановились если не полностью, то почти. А с прочим, по собственному его признанию, он помочь вам не способен.

Сегодня?

Не то, чтобы Демьян возражал. Напротив, он устал от госпиталя, от палаты этой, от окна и собственной немощности, однако ведь Никонов пришел вовсе не для этого душевного рассказа. И статский советник не обманул.

— Мои люди сопроводят вас до квартиры. И организуют охрану, что весьма естественно в нашей ситуации…

— Что от меня нужно?

— Немного крови и согласие на обряд замены, — Никонов смотрел прямо и серьезно. — Поверьте, человек, который займет ваше место, в достаточной мере опытен, чтобы здраво оценивать риски. И силен. И ему случалось прежде работать в… подобных непростых ситуациях.

Замена?

Ритуал, пусть и не относящийся к запрещенным, но сложный и опасный для обеих сторон, а потому используется крайне редко. В особых, так сказать, случаях. И выходит, что случай особый?

Особее некуда.

— Я понимаю ваши опасения, но… все будет происходить в Петербурге, отчасти потому, что там у вас знакомых нет, верно? Вы начинали там службу, но это было давно…

…и никто не заметит, сколь вдруг переменился Демьян Еремеевич, ведь, если можно передать внешность свою и голос, и ауру другому человеку, то с повадками куда как сложнее.

— И беспокоиться вам не о чем. Мой человек не позволит ничего, что повлияло бы на вашу жизнь и репутацию.

Вот о репутации Демьян заботился менее всего.

— А мне что останется делать?

— Вам? Отдыхать… у нашего ведомства в Гезлёве неплохая санатория имеется, аккурат для людей, которые ущерб здоровью имеют. И само место тихое, курортное, самое оно, чтобы в себя прийти. Так как, согласны?

Будто у него выбор имелся.

Демьян кивнул.

— Чудесно… — обрадовался Никонов. — Просто-таки чудесно… вот увидите, Демьян Еремеевич, все у нас получится, все сладится. И возьмем мы этих сволочей с поличным. А если повезет, то не только этих, но и всех, кто против Империи умышляет.

[1] В нашем мире в период с 1901 по 1917 год жертвами революционного террора стало около 17 тыс. человек (из них примерно 9 тыс. — в период Революции 1905–1907 годов).

Глава 4

…неделя.

И это была самая длинная неделя в жизни Василисы. И даже теперь, стоя на перроне, она до конца не могла поверить, что у нее и вправду получилось.

Она… уезжает?

— Может, еще раз подумаешь? — в отличие от Марьи, которая, единожды приняв решение, больше не возвращалась к нему, Александр был непривычно хмур. Идея Василисы ему не нравилась, причем категорически.

— Я уже думала.

А вот Марья и провожать не пришла.

Зато букет прислала. С карточкой. И теперь Василиса пыталась понять, как ей управиться с огромным этим букетом, из которого норовила вывалиться карточка, сумочкой и дорожным саквояжем. Впрочем, саквояж держал Александр, причем обеими руками, то ли потерять опасаясь, то ли иной какой напасти.

На людей он поглядывал хмуро, с подозрением.

А было людно.

Вокзал кипел жизнью. И, говоря по правде, в толчее этой, в суете, захлестнувшей всех и каждого, от того степенного господина, сопровождаемого тремя молодыми людьми, по виду приказчиками, до шустрого мальчишки-разносчика, Василиса чувствовала себя неуютно.

— Все равно не понимаю, — Александр отступил, пропуская пухлую дамочку во вдовьем темном наряде, но с лицом румяным и донельзя довольным. — Почему нельзя подождать? Через пару месяцев у меня вакации начинаются, тогда бы и поехала. А я тебя сопроводил.

Василиса не сдержала вздоха, благо, тот утонул в протяжном свисте паровоза. Состав, окруженный облаками пара и силы, вползал на перрон. И толпа, до того занятая своими делами, вдруг отступила, подалась назад в едином движении. Если бы не Александр, Василиса не устояла бы. Ее вдруг потянуло, толкнуло на Александра, который подхватил под локоток, не позволив упасть.

— Не надо меня сопровождать, — произнесла она тихо, не сомневаясь, что услышана не была. — В конце концов, я уже взрослая…

Она оглянулась и замолчала.

Не Александр.

Ее держал не Александр, а совершенно незнакомый господин в сером шерстяном пальто. И не жарко же ему! День ныне солнечный, тепло уж совсем по-летнему.

— Простите, — Василиса смутилась несказанно. А господин, отпустив ее, поклонился. И отступил в сторону. И исчез, будто бы его и не было.

— Вася! Вася, ты где?! Вася…

— Тут, — приподнявшись на цыпочки, Василиса помахала рукой.

Она хотела было двинуться навстречу, но люди… вдруг их стало столько, что, казалось, еще немного — и Василиса утонет в этом человеческом море. Одни спешили покинуть вагоны, другие столь же торопливо, будто опасаясь, что поезд уйдет без них, протискивались ко входу. То тут, то там раздавались протяжные свистки. И голоса. Ноющие и возмущенные, преисполненные раздражения, требующие, уговаривающие.