Читать книгу "Охотники на мамонтов - Сергей Покровский"

— Вставай, Уа! — крикнула она. — Рыба в реке! Птицы на яйцах!

Она шлёпнула его ладонью по спине и громко засмеялась.

Мальчик вскочил на ноги, и по всему дому раскатился его громкий голос:

— Рыба в реке! Птицы на яйцах! Хо, хо!

С десяток голосов откликнулось ему со всех концов. И скоро целая куча ребят, наскоро натянув на себя меховое платье, стала собираться на охоту. На поляне к ним присоединились дети из домов других матерей. Здесь детвора разделилась на две партии. Девочки-подростки отправились на опушку леса собирать съедобные травы, рыть корешки и искать в гнёздах птичьи яйца. Несколько мальчиков, завзятых любителей отыскивать яйца, отправились с ними. Другая ватага двинулась на берег реки. Это были самые старшие из подростков. Рыбная ловля требовала не только искусства, но и силы.

Рыбу добывали руками или рыболовным копьём. Остриё такого копья делали из кости. Копьём можно было ловить только крупную рыбу, добыть которую было не так-то просто.

Старая Каху, Мать матерей Чернобурых Лисиц, сама вышла, чтобы проводить рыболовов.

К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в птичьих гнёздах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить всё население посёлка ими было невозможно.

Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые жили вместе с ней в землянке Родового огня.

Птенцами накормили маленьких детей.

К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной рыбы. Но беда была в том, что старики Чернобурых вовсе не ели рыбы. Это был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только недавно Чернобурые научились печь её на горячих углях.

Но и до сих пор старики, а особенно старухи, не ели рыбьего мяса — оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печёную рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.

На широкой площадке был разведён костёр. Около огня собралось всё население посёлка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа её не обугливалась от жара. Печёную рыбу раздавали желающим. Не давали её только маленьким детям: они могут подавиться костями.

Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать матерей посёлка Чернобурых. Там жили старухи — хранительницы огня. Целыми днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по очереди ходили в лес за охапками валежника.

Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали беззубыми ртами.

Некоторые плевались.

Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь. Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую пищу.

Художник Фао

На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках матерей долго не открывались входные заслонки. Вчерашняя еда только ненадолго утолила голод. В жилье стоял полумрак. Людям не хотелось подниматься со своих тёплых лож.

Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и шлёпали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским молоком.

Всех голоднее были старики и старухи. Они по очереди выползали наружу и долго вглядывались вдаль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.

Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.

Когда он присел возле неё на корточки, она тихонько прошептала ему на ухо несколько слов и показала рукой на землянку Уаммы.

* * *

В жилище Уаммы дети особенно раскричались. Вдруг кто-то сильно толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались ветер и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись.

В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и слезящимися от едкого дыма глазами и подошёл к шкуре, на которой сидела рыжая Уамма. Фао похлопал её ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад, к выходу, и молча выполз обратно.

Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом.

В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх целые снопы искр. Это был не простой костёр. Это был неугасимый огонь, покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных врагов и «дурного глаза». Серый дым струёй поднимался вверх и уходил через крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги, едкая гарь начала щипать её зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень толстые, другие — тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках, с дряблой, обвислой кожей.

Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.

— Плясать будешь! Оленем! — сказала она.

Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на шкуру и положила голову на колени Каху.

Подошёл Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была жёлтая и красная охра, белые осколочки мела и черные куски пережжённой коры. Всё это были краски первобытного художника-колдуна.

Фао взял уголёк и несколькими штрихами набросал на смуглой спине Уаммы фигуру важенки — самки северного оленя с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углём, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и тёмных летних волос. В передней части тела важенки Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты жёлтой краской, рога — бурой.

По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели её за костёр, так что рисунок был отчётливо виден всем, кто сидел в землянке.

— Тала! — сказала Каху.

— Тала, тала! — повторили за ней хором все остальные.

Этим словом обозначали жители посёлка важенку — оленью самку. Теперь Уамма была не Уамма, она стала духом самки оленя.

В зверя её превратили колдовское искусство Фао и заклинание Каху. Как маленькому ребёнку, Уамме можно было внушить всё. Она верила словам больше, чем глазам, и воображение, пылкая фантазия подчиняли её себе целиком.