Читать книгу "Робким мечтам здесь не место - Шимон Перес"

В хорошие дни наши движения представляли собой красивый танец, истинную поэзию и урок лидерства, который я запомнил надолго. Но тяжелые дни, хотя и относительно редкие, доказывали неизбежные факты природы: передо мной были звери, а не люди, я не мог сформировать у них отточенные, сознательные навыки. В лучшем случае я мог добиться результата с помощью терпения, и это был еще один урок, который я вынес из той работы.

Жизнь в Алюмоте была нелегкой. Из-за его местоположения ветра, проходя через долину, обретали силу и набирали скорость и, когда достигали нашего поселения, яростными порывами проносились сквозь сараи. Почва под нашими ногами была насыщена солями, которые губили наши посевы и в течение первых нескольких лет заставляли нас постоянно нормировать урожай. И какое-то время немногочисленные обитатели Алюмота жили среди зловещих черных базальтовых руин предыдущего поселения, ушедшего под землю двадцать лет назад. Как будто мы жили среди надгробий, постоянных напоминаний о том, что наши усилия могут оказаться тщетными.

Постороннему человеку было бы легко оценить кибуц Алюмот по тому, чего ему не хватало. Мы жили в палатках. У нас не было ни электричества, ни водопровода. Каждому выдавали одну пару рабочих ботинок, две пары брюк цвета хаки и две рубашки – одну для работы и другую для субботы. В кибуце была одна пара серых брюк и один пиджак военного образца из запасов британской армии, их давали мужчинам только по особым случаям. И все же те из нас, кто жил там, оценивали кибуц Алюмот по тому, что он предлагал. Он давал нам смысл жизни, понимание особой миссии. Он давал нам ощущение жизни в большой семье, а еще цель, которая была больше нас самих. Трудности не были неудобством: они были причиной, по которой мы там находились.

Итак, мы работали. Мы очистили землю от камней и восстановили плодородие почвы. Мы прорезали канавки по бесплодной земле и засеивали их семенами, и у них не было выбора – оставалось только уступить нашим усилиям.

Каждое утро, задолго до рассвета, я открывал загон для овец, чтобы они могли спуститься с горы Пория и пастись между камнями на скудных пастбищах то тут, то там. Путь вниз был опасен своей крутизной, особенно в темноте. Но с рассветом налетали мухи, мучившие овец, так что разумнее было кормить их ночью.

Меня это все не пугало. Я предпочитал проводить время в одиночестве. Сколько ночей я сидел на скале, наблюдая, как звезды отражаются в неподвижной воде внизу? Слишком много, не сосчитать. В те дни я мечтал стать поэтом или архитектором, строить что-либо из слов или из камней. Интересно, а какое лучшее место в мире для начинающего писателя, позволяющее его поэзии воспарить?

Это были одни из самых счастливых дней в моей жизни, и они обрели еще большее значение, когда Соня решила разделить их со мной. С началом Второй мировой войны Соня поступила на службу в британскую армию в качестве медсестры и находилась в Египте. Теперь, вернувшись, она решила присоединиться ко мне в Алюмоте. Мы поженились под простой белой хупой на Лаг ба-Омер[25] 1 мая 1945 г., на скромной церемонии в Бен-Шемене. Мне пришлось одолжить «парадные» брюки и пиджак Алюмота, которые оказались мне слишком коротки; накануне свадьбы я покрасил пиджак черным кремом для обуви.

Однажды утром ближайший советник Бен-Гуриона, Леви Эшколь[26], прибыл в Алюмот из соседнего кибуца с просьбой от самого Бен-Гуриона. Эшколь, будущий премьер-министр, уже в те дни был титаном движения, человеком, которым мы все восхищались. Видеть его здесь, среди нас, было сильным потрясением, тем более знать, что он прибыл частично из-за меня. Бен-Гурион беспокоился о том, что самое молодое поколение слишком далеко отходит от его видения Государства Израиль. Он верил, что судьба еврейского народа зависит от его победы в споре. Вот почему он послал Эшколя попросить, чтобы Алюмот освободил меня от обязательных сельскохозяйственных работ, превратив мои вечерние занятия в «Ха-Ноар ха-овед» в основную деятельность. Бен-Гурион знал, что будущее за молодым поколением, и он, должно быть, чувствовал, что юношей и девушек с большей вероятностью убедит один из их сверстников. По крайней мере, так я объяснил себе его выбор, когда изо всех сил пытался понять, почему Бен-Гурион поручил такую важную миссию именно мне, несмотря на мою неопытность.

Когда я прибыл в штаб-квартиру «Ха-Ноар ха-овед» в Тель-Авиве, то ясно понял, почему Эшколь пришел за мной. В секретариате «Ха-Ноар ха-овед» было двенадцать сотрудников, и, похоже, я был единственным, кто поддерживал подход Бен-Гуриона к формированию государства. Обсуждения были настолько однобокими, что в них уже не было никакого смысла. На меня глядели с подозрением, рассматривая только как рупор Эшколя. Любое представленное мной предложение немедленно отклонялось. Любой аргумент, который я излагал, неизменно встречали молчанием. Вскоре я решил, что единственный способ помочь делу – изменить структуру самого секретариата. Это было возможно только на национальном съезде «Ха-Ноар ха-овед» и потребовало бы поддержки большинства делегатов в зале. Кем будут эти делегаты и кого они в конечном счете поддержат – пока оставалось открытым вопросом. И поэтому вместо того, чтобы попусту терять день за днем, я вообще перестал ходить в штаб-квартиру в Тель-Авиве и сосредоточил свои усилия на местах.

Снова и снова я ездил по одним и тем же дорогам, на одном и том же капризном мотоцикле, встречаясь с каждым лидером «Ха-Ноар ха-овед». В разговорах с ними я снова и снова отстаивал свои политические взгляды, убеждая в необходимости безотлагательно создать еврейское государство от имени всех, кто больше не мог позволить себе ждать. Я встречался с сотнями людей, доводил свои мысли до каждого, кто соглашался слушать. Я говорил с людьми, чтобы убедиться: делегаты, которых они отправят на съезд, будут солидарны с Бен-Гурионом, и просил их проголосовать против секретариата и вместо этого поддержать меня.

В кинотеатре «Муграби» в Тель-Авиве 28 сентября 1945 г. собрался национальный съезд «Ха-Ноар ха-овед». Я сильно нервничал. Помимо делегатов пришло много видных лидеров политической партии Бен-Гуриона «Мифлегет поалей Эрец-Исраэль»[27], что означало «Рабочая партия Земли Израиля», в народе известная как МАПАЙ. Пока делегаты заполняли зал, я стоял у стойки регистрации, готовя подробный список присутствующих и того, как они намеревались голосовать. Но я все еще не был уверен в результате.