Читать книгу "Секта в доме моей бабушки - Анна Сандермоен"

Я не хочу переоценивать качество и уровень советского образования в сфере педагогики, психологии и тем более психиатрии, потому что они имели карательный характер и были далеки от науки. Казалось бы, отсутствие такого образования могло стать преимуществом… Могло, но не стало.

Беседы и обмороки

Беседы проводились постоянно и в любое время суток, хоть среди ночи. Это была настоящая промывка мозгов. Привычный для моего уха клич: «Все на беседу!» – и ты встаешь и идешь, как на молитву, туда, куда идут все. Как зомби. Главный говорил много часов подряд, расхаживая внутри выстроенного из людей круга и почесывая свою лохматую голову. Плечи у него всегда были белыми от перхоти. Нельзя было ни присесть, ни прилечь. Нельзя было ни перебивать, ни задавать вопросы. Мы обязаны были сохранять полную тишину. И благоговейно слушать.

Рассуждая, Главный заглядывал всем по очереди в глаза, как бы оценивая, насколько сильно влияют его слова и меняются ли люди под их воздействием. Периодически он вызывал в круг того или иного человека, чтобы его обсудить.

Бывали случаи, когда люди во время этих многочасовых бесед падали в обморок от голода или усталости. Но считалось, что это хорошо: значит, до человека дошел смысл сказанного Главным, и человек так расслабился (то есть «скоррегировался», или перестал злиться, и уровень его агрессии снизился), что даже потерял сознание. Вот какая логическая цепочка!

Я во время этих бесед мечтала притвориться, будто падаю в обморок, потому что уставала стоять, было ужасно скучно и хотелось заняться чем-то другим.

Из бесед я, конечно, мало что понимала, но все-таки уже тогда могла уловить, что мы все страшно больны и если бы не попали в коллектив, то умерли бы. Все, что вне коллектива, опасно и заразно. У нас много врагов, которые хотят нам навредить и даже нас уничтожить, поэтому мы должны жить «в окопах», быть предельно осторожными с посторонними людьми. Врагов Главный часто называл «сионистами».

Потом я поняла, что основным «врагом» были не сионисты, а официальная советская медицина, которая не признавала этих методов лечения. Деятельность коллектива была запрещена. А позже на Главного было заведено уголовное дело за избиение детей.

Будучи сам евреем, Главный с завидным упорством на протяжении многих лет говорил о сионистах, которые хотят нас уничтожить. Зачем сионистам уничтожать евреев, я не понимаю до сих пор. У него была паранойя? В моем детском воображении рисовались самые страшные образы преследующих меня сионистов. Я представляла их с перекошенными от злобы лицами, лязгающими зубами и длинными крючковатыми руками со звериными когтями, которые тянутся ко мне, чтобы схватить и утащить в свое страшное логово, где они высасывают из живых детей теплую кровь или делают что-то еще более ужасное, мне неведомое.

Огромную часть своих бесконечных монологов Главный посвящал теме взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Он говорил, что они должны быть чистыми – «без грязи». А у нас у всех, говорил он, отношения грязные. И лично мне он говорил, что я – блядь. Так к словам «лахудра» и «проститутка» добавилось еще одно слово: «блядь». Мне тогда только исполнилось восемь лет.

Все люди в коллективе поклонялись Главному – он стал богом и для меня. Родителей у меня больше не было, и поклоняться мне было больше некому.

Бабушка и дядя делали вид, что мы друг другу чужие, и я боялась к ним даже подходить.

Тетя Катя

Вообще там нельзя было называть взрослых «тетями» или «дядями» – только по имени-отчеству. Но Екатерину Викторовну мне хотелось так называть – тетя Катя. Она была мне как родная. Спокойная, добрая, умная и красивая. Она обо мне заботилась, разговаривала со мной по-человечески. Не как со взрослой (а так делали все остальные, что считалось нормальным), а как с ребенком. Именно поэтому я у нее училась, и мне это нравилось. Она помогла мне выучить наизусть много разных стихов. Это были и стихи Александра Пушкина, и Агнии Барто, и Ирины Токмаковой, и многих других. До сих у пор у меня в голове звучат задорные строки, которые мы с тетей Катей весело заучивали вместе:

«Купите лук, зеленый лук, Картошку и морковку! Купите нашу девочку, Шалунью и плутовку!»

Мы стояли палаточным лагерем на Варзобе; была ранняя весна, кругом цвел миндаль, паслись отары. Тогда я попробовала бараний помет, решив, что это кто-то рассыпал конфетки… Тетя Катя научила меня, что в горах по весне нельзя прислоняться к деревьям: у скорпионов, которые живут под корой деревьев, брачный сезон, поэтому они особенно ядовиты и легко могут ужалить, а это очень опасно.

Тетя Катя много читала мне вслух. Однажды, уже после лагеря, в коммуне, она достала большой художественный альбом, посадила меня рядом и, скользя рукой по скульптурам на иллюстрациях, стала говорить о богах и богинях, пересказывать греческие мифы. Она обводила пальцем изображения обнаженных тел и все повторяла:

– Посмотри, как красиво… посмотри, какие линии… не правда ли, это прекрасно…

Очень почитаемый мною ученый-генетик Владимир Эфроимсон писал, что личность ребенка формируется под влиянием импрессинга, то есть чего-то такого, что произвело на человека в детстве огромное впечатление и потом во многом определяет его жизнь. Моменты, проведенные с тетей Катей, я запомнила очень хорошо. На протяжении всей моей жизни, всякий раз, когда я сталкиваюсь с античностью, я вспоминаю ее запах и свет, который исходил от нее. И каждый раз мысленно ей отвечаю: «Действительно красиво».

Но мое счастье длилось недолго. Тетя Катя выбросилась из окна. Я этого не видела; я не помню, где я была. Просто она вдруг куда-то исчезла, а потом меня взяли в больницу «проведать Екатерину Викторовну». То, что меня взяли в больницу ее проведать, было неожиданно человеческим актом, потому что обычно все проблемы замалчивались или скрывались, и мало кто знал правду, если она не соответствовала доктрине.

Тетя Катя выжила, но сильно повредила себе шею, и у нее что-то случилось с челюстью – был заметен шов. Кто-то мне потом сказал, что, падая вниз, она зацепилась за виноград на втором этаже, и это спасло ее. Также я потом узнала, что она была беременной и в результате падения потеряла ребенка.

А потом тетя Катя исчезла из моей жизни. Она навсегда уехала из коллектива, и в течение многих лет Главный называл ее на своих беседах проституткой и врагом. Я тогда сделала вывод, что они поссорились, но никогда не верила, что она плохой человек. Еще о ней скептически говорили, что она стала простым водителем трамвая, но я и этого не понимала. Ведь нас учили, что труд простых людей на простых должностях – это почетно, тогда почему же они так скептически отзывались о том, что тетя Катя всего лишь водитель трамвая? Что в этом стыдного?

Мое имя

В многочисленной группе людей я была одинока. И на все шесть лет жизни в секте практически забыла свое имя. Кроме тети Кати, по имени ко мне обращался мало кто и в очень редких случаях, когда я, по непонятным мне причинам, вдруг становилась «хорошей», «здоровой» – словом, «попадала в милость». Обычно же взрослые либо обращались ко мне по фамилии, либо давали разные странные прозвища. Это звучало как шутка, даже, может быть, добрая, но мне всегда чудилась в этом какая-то унизительная ирония. И мы, дети, повторяя за взрослыми, тоже часто обращались друг к другу не по именам, а с какими-то глупыми дразнилками.