Читать книгу "Церемонии - Т.Э.Д. Клайн"

Почти погрузившись в сон, он припомнил еще одну странность: рядом с именем одного из детей, Авессалома, не было даты смерти. Фрайерс принялся бесцельно гадать, что бы это значило. Может, Авессалом просто умер в тот же год, что родился?

«Бедный малыш», – подумал Фрайерс и уснул.

* * *

Порывы ветра несут над Гудзоном вонь нефти с берега Джерси. Нефть, что-то горелое – и неожиданный аромат далеких роз.

Никто ничего не замечает – никто, кроме полноватого человечка, который пристроился на краю скамейки и положил рядом старенький зонтик. Никто больше не смотрит. Никто не понимает. Никто не видит узоров на воде, не чувствует запаха гниения в аромате цветов, не слышит скрытных звуков, которые разносятся среди травы, когда стихает ветер.

Воздух вновь замирает. Крошечные зеленые мотыльки порхают среди травинок. Над мусором жадно жужжат шершни. Никто не догадывается, что происходит. Невидимая река катится мимо парка. Планета вращается, ни о чем не подозревая. Черная тень Старика протягивается все дальше от скамейки.

Спрятанный в ней от вечернего солнца младенец мирно спит. Его крошечное оливковое личико едва высовывается из плотного свертка одеял. Рядом, безвольно обмякнув, сидит женщина, вероятно, мать: голова свисает на грудь, запавшие глаза закрыты, тощие руки лежат по бокам, как у покойницы. На земле рядом с ней валяется смятый бумажный пакет, из которого торчит горлышко бутылки. Крышка давно укатилась в траву.

Кроме троих людей на скамейке, в парке никого нет. Двигаются только шершни возле мусорного бака – пара блестящих черно-желтых тел поднимается и ныряет в неустанном поиске пищи. Старик бесстрастно наблюдает, как одно из насекомых исчезает из виду за краем бака и жадно набрасывается на какую-то гниль внутри. Второй шершень принимается летать вокруг по все расширяющейся дуге и в конце концов долетает до скамьи и зависает над бумажным пакетом. За размытым пятном крыльев яростно содрогается полосатое тело. Приземлившись на бутылку, насекомое исчезает внутри.

Внезапно воздух меняется. Старик это чувствует. Прошептав второе из Семи имен, он обращает взгляд на реку, на далекий берег и темные холмы за ним. На горизонте появились странные облака. Вторая часть действа почти завершена. Старик замирает наготове, цепенеет в предвкушении. Еще секунда… еще одна секунда…

Крошечный зеленый мотылек пролетает мимо его лица и садится на тыльную сторону его ладони. Медленно раскрывает и закрывает крылья, раскрывает и закрывает… и наконец распахивает их и застывает. Все замирает.

Женщина на другом конце скамейки во сне запрокидывает голову, как будто подставляет горло под нож. На ее губах вздувается и лопается мельчайший пузырек слюны. Рот женщины раскрывается как роза.

Высоко в небе носится из стороны в сторону белая птица, потом с воплем ныряет в сторону Гудзона.

Теперь знаки повсюду вокруг Старика. Время пришло. Старик напевает под нос смертную песнь, Девять нот, и содрогается от восторга. Он ждал этого момента больше ста лет; предвкушал, планировал, готовился к тому, что предстоит совершить. Теперь время грядет, и он знает, что долгое приготовление не было напрасным.

Небо над парком все еще ослепительно голубое. Беспощадное солнце заливает землю. Металлически поблескивающий шершень отрывается от пиршества в мусорном баке, по спирали приближается к женщине и повисает в нескольких дюймах от ее распахнутого рта. Насекомое из бутылки подлетает к лицу младенца. Мать и дитя продолжают спать.

Старик молча их разглядывает, следит, как медленно вздымается и опускается грудь женщины, смотрит на ее впалые щеки и истерзанную плоть, на погруженного в сон младенца. Вот оно, человечество, во всей красе.

У Старика есть на него планы.

Наконец, после векового созерцания, он волен действовать. Наконец будущее прояснилось. Он слышал странные пронзительные крики кружащих в небе птиц. Читал древние слова, вырезанные на почерневших кирпичах города. Видел гниль на краешке нежного лепестка и темные очертания, скрытые в облаках. Прошлой ночью, отмечая рождение мая торжественным ритуалом на крыше своего дома, он видел серп луны со звездой между рогами. Больше предзнаменований не будет.

Смахнув мотылька с руки, Старик берет зонтик, поднимается со скамейки и вдавливает крошечное насекомое в землю. Младенец, больше не защищенный от солнечного света, ворочается, морщится и открывает глаза. Полосатое насекомое садится ему на щеку; второе заинтересованно жужжит возле отчаянно дергающегося века.

Спеленатый младенец напрасно пытается высвободить руки. Его ротик распахивается в вопле. Женщина ничего не слышит и продолжает спать.

Какие-то время Старик стоит и наблюдает. Затем с ледяной улыбкой направляется к городу.

* * *

Мир потемнел. Глубокий голос выкликал его имя. Фрайерс вздрогнул, проснулся, чувствуя недовольство и страх, и обнаружил, что на его лицо падает тень. В первую секунду он не мог понять, где находится. Над ним, заслоняя солнце, кто-то стоял.

– Джереми Фрайерс?

Фрайерс промямлил что-то в ответ.

– Меня зовут Сарр Порот. Моя машина тут, на дороге.

Мужчина казался таким же высоким, как соседнее надгробие. Из-за светящего сзади солнца его трудно было рассмотреть. Все еще чувствуя себя осовелым, Фрайерс поднялся на ноги и отряхнулся, подобрал пиджак и папку. Потом потер глаза под очками.

– Извините, кажется, поездка на автобусе меня вымотала.

Фрайерс почувствовал себя глупо и попытался собраться с мыслями. Следом за Поротом прошел вдоль рядов надгробий и спустился по склону к старому темно-зеленому пикапу у обочины дороги. Кооперативный магазин на другой стороне улицы теперь был открыт, на соседней парковке стояло несколько грузовиков и легковых автомобилей. Большая их часть выглядела старыми и темными, как и те, что он видел раньше. Как автомобили на старых фотографиях. Теперь на окнах кооперативного магазина не было ставней, возле распахнутой двери лежали груды товаров, и лысеющий мужчина в очках и с характерной окладистой бородой, но без усов выволакивал на крыльцо корзины с губками, топорищами, резиновыми сапогами и рабочими комбинезонами. Казалось, он собрался съезжать. Навес над крыльцом уже заполнился, с крюков, которые прежде показались Фрайерсу такими зловещими, свисали гирлянды бельевых веревок, блестящих садовых инструментов и керосиновых ламп. Коренастый механик возился под капотом автомобиля, припаркованного возле бензоколонок. До Фрайерса доносился ритмичный скрежет какого-то металлического инструмента; вдалеке рычал трактор. Звуки цивилизации. Следуя за Поротом к автомобилю, Фрайерс моргал на свету. После сна ноги еще не совсем слушались.

Сетчатый экран в дверном проеме магазина распахнулся настежь, и на крыльцо вышли два молодых человека – по виду братья, едва вышедшие из подросткового возраста, – с авоськами покупок. Парням явно было не больше девятнадцати, но оба, как и Порот, носили бороды без усов и были одеты в черные комбинезоны и белые рубашки без воротников, отчего казались почти стариками. Они оживленно о чем-то болтали, но умолкли, заметив спускающихся с кладбищенского холма мужчин. Шедший впереди Порот приветственно поднял руку, они помахали в ответ. Парень пониже изумленно посмотрел на Фрайерса, но тут же отвел взгляд и следом за братом спустился с крыльца и пошел к одному из автомобилей на стоянке. Странной, почти чужеземной казалась не столько даже их одежда, сколько манера двигаться: парни держались ближе друг к другу, а в их походке отсутствовала вызывающая развязность, характерная для многих городских мальчишек. Они забрались в кабину и в последний раз исподтишка оглянулись на Фрайерса. У того возникло подозрение, что ребята с удовольствием попялились бы еще, но это было бы проявлением неприличного любопытства. Такая сдержанность отчего-то вызывала тревогу. Фрайерс чувствовал то же, что, наверное, ощущали первые европейцы в Японии: местные жители принимали их вежливо и обходительно, но явно считали себя выше гостей.