Читать книгу "Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты - Стефани Лэнд"

Несмотря на массу других проблем, я постоянно терзала себя мыслями о том, хорошая ли я мать. Я не справлялась с материнскими обязанностями: я больше заботилась о том, как протянуть следующую неделю, чем о собственном ребенке. Пока мы жили с Джейми, его работа давала мне возможность сидеть дома с Мией. Я скучала по тем дням, которые мы проводили только вдвоем, исследуя окружающий мир и поражаясь ему. Теперь мы постоянно куда-то спешили. Вечно опаздывали. Вечно ехали. Торопились поесть и прибрать за собой. Не могли себе позволить просто остановиться и передохнуть. Боясь, что я чего-то не успею, о чем-то забуду, подведу нас еще сильнее, я перестала уделять время дочери – хотя бы на то, чтобы посмотреть, как гусеница ползет по дорожке в саду.

Хотя остальные соседи больше напоминали призраков, проявлявших себя разве что звуками смыва в туалете или скрежетом стула, передвигаемого по полу, дама, которая жила подо мной, действовала куда более активно, начиная стучать в потолок ручкой от швабры и громко ругаться всякий раз, как Мия пробегала по голому полу. Когда мы только переехали, я смела листья и паутину с балкона вниз на землю. Она тут же заорала: «Что за черт?!» – со своего балкона под нами. Помимо стука шваброй в потолок, это был единственный раз, когда она решила со мной пообщаться, хоть и не напрямую.

– Что это за дерьмо?! – продолжала она. – Какого черта ты мне его вывалила на голову?

Я скользнула внутрь, осторожно прикрыла балкон и, съежившись, присела на диван, надеясь, что она не поднимется и не станет колотить в дверь.

Соседи сверху – мать с тремя детьми – редко бывали дома. В первые недели я только изредка слышала их. Я ложилась спать около десяти вечера, а они примерно в это же время поднимались по лестнице к себе в квартиру. Минут через двадцать у них все стихало тоже.

Однажды утром, на рассвете, я услышала, как они спускаются, и подбежала к окну, чтобы посмотреть – мне было любопытно, какие еще люди оказались со мной в одной ситуации.

Я увидела высокую женщину в красно-фиолетовой куртке и белых кроссовках. При ходьбе она сильно хромала. Двое мальчиков школьного возраста и девочка помладше шли за ней. Трудно было даже представить, каково ей приходится. У меня-то ребенок был только один! После этого я видела ее еще несколько раз. Ее дочка всегда ходила аккуратно причесанная, с косичками, завязанными яркими ленточками. Я гадала, куда они уезжают на весь день, как она умудряется добиться, чтобы дети вели себя так тихо и воспитанно. Она казалась мне хорошей матерью – дети ее уважали, что вызывало у меня зависть. Мой ребенок только-только научился ходить, но уже убегал от меня или отбивался каждую секунду, которую не спал.

– Жизнь заставит – и не к такому привыкнешь, – сказала мне моя соседка по имени Брук, когда мы однажды возвращались в свои квартиры после внезапной проверки на предмет употребления алкоголя. Мы с ней столкнулись в дверях и впервые разговорились. Я немного знала Брук по нашей прошлой жизни, когда она разливала пиво в баре, куда нам нравилось ходить. Я представить не могла, что привело ее в такое место. Но я ни о чем не спрашивала. И не хотела, чтобы спрашивали меня.

Я никогда не разговаривала ни с одним из мужчин, живших в отдельном блоке в дальнем конце комплекса. Они вечно стояли на дорожках, которые вели к подъездам, и курили – в спортивных штанах и шлепанцах. У одного из них, постарше, были родные, которые время от времени приглашали его к себе, остальные же, кажется, вообще никуда не отлучались. Похоже, они просто убивали время. Я чувствовала, что занимаюсь примерно тем же самым.

Я скучала по вечерним выходам. Мне не хватало возможности выбраться куда-то, выпить пива, если хочется: конечно, я скучала не по пиву, а по временам, когда мне не приходилось тревожиться о внезапной проверке социальными службами, скучала по своей свободе. Этой свободы мне не хватало во всех смыслах: свободы куда-то идти или оставаться, работать, есть или не есть, отсыпаться в выходные и вообще иметь эти выходные.

Мы с Мией жили, с виду, нормальной жизнью, когда в течение дня должны были посетить несколько разных мест. Я нашла работу в детском саду, но только с частичной занятостью. У мужа моей приятельницы, Джона, был небольшой бизнес в сфере ландшафтного дизайна, и он платил мне десять долларов в час за прополку сорняков, подрезку кустарников и чистку рододендронов от засохших цветов. Я каталась по всему северо-восточному побережью полуострова Олимпия, по маленьким коттеджным поселкам, с мусорным контейнером в багажнике машины, где лежало также белое ведро из-под краски, садовый инструмент и пара перчаток. У некоторых клиентов имелись специально выделенные участки, куда следовало выбрасывать выполотые сорняки и срезанные ветки, но некоторые просили собирать их в мешок и относить к месту вывоза мусора, а от некоторых я увозила мусор сама, затолкав в багажник. Но Джону мои услуги требовались не всегда, так как клиентов, нуждавшихся в регулярном уходе за садом, было немного, поэтому мне приходилось искать собственных заказчиков, с которых я брала двадцать, а то и двадцать пять долларов в час, но с учетом разъездов работать мне удавалось не больше двух-трех часов в день.

Работа заключалась, преимущественно, в ползании на коленях. В основном меня приглашали, чтобы прополоть клумбы, засыпанные мульчей. Я часами ползала по земле, в перчатках и наколенниках, заполняя корзинки, контейнеры и мусорные мешки сорняками, которые в каком-то смысле убивала, выдергивая из почвы, за что и получала свои деньги. Но эта работа была сезонной и длилась лишь несколько недель, а что мне делать потом, я даже не представляла. Весь рынок работы в Порт-Таунсенде был сезонным и зависел от туристов с набитыми карманами и пустым желудком. Там не было «нормальных» мест с «родительским» графиком, а если и были, то я не соответствовала критериям отбора. У меня был опыт только в кофейнях и на мелких подработках, которые не укажешь в резюме. Что еще я могла написать – что убираю в детском саду по воскресеньям? Но пока что возможность заработать у меня имелась, и я старалась выкладываться по максимуму.

До обеда я оставляла Мию в яслях, откуда три раза в неделю ее забирал отец, у которого она находилась до семи часов. Порой по вечерам, пока Мия была у Джейми, я сидела на балконе, прислонившись спиной к стене. Одна из моих соседок постоянно – по крайней мере, как мне казалось, – гуляла со своей дочкой у нас во дворике: на узкой полоске травы между зданием и деревьями. Ее дочь была немного младше Мии. Я обратила внимание, какая светлая, почти прозрачная, у них обеих кожа. Помню, как эта молоденькая мама ласково спрашивала: «Хочешь прокатиться?», – а девочка, смеясь, карабкалась по ступенькам на выцветшую красно-синюю пластиковую горку. Наверное, горку оставил кто-то из бывших жильцов. «Уууууух!» – восклицала девушка, когда малышка скатывалась вниз. Она точно лучшая мама, чем я, думала я, слушая, как та помогает дочке кататься с горки, и сознавая, что сама никогда не испытывала от этого такого восторга.

Однако как-то вечером по траве мимо горки, отодвинув ее в сторону, в подъезд вошли врачи «Скорой» в сопровождении пожарных. Они направлялись в квартиру той девушки. Ребенка не было слышно. Я перегнулась через перила лестницы, чтобы посмотреть, что происходит. Несколько моих соседей сделали так же. Один из пожарных глянул вверх, увидел нас, и я инстинктивно отступила, чтобы спрятаться. Он покачал головой. Я представила, какое впечатление мы все производим: мужчины и женщины, обитатели социального жилья, свесившиеся вниз через перила. Представила, что пожарные и полицейские говорят об этом доме и о нас, по каким еще причинам их могут сюда вызывать. Прежде чем из квартиры выкатили носилки с той молодой мамой, я ушла к себе. Я не хотела, чтобы она заметила, как я на нее смотрю, пусть даже глаза ее были прикрыты; я хотела проявить к ней уважение, которого она заслуживала. Я бы предпочла, чтобы и ко мне отнеслись так же.