Читать книгу "Слепой. Я не сдамся без боя! - Андрей Воронин"

— Более чем, — кивнул Потапчук. — Ты себе даже не представляешь, насколько неординарная.

Он отложил в сторону коробочку, внутри которой, как горошины в погремушке, брякнули леденцы, и достал из портфеля красную пластиковую папку. Папка была полупрозрачная, и в ней, насколько мог судить Глеб, не было ничего, кроме фотографии — по-видимому, той самой, которую генерал обещал показать, когда придет время.

— Вот, полюбуйся, — сказал Федор Филиппович, извлекая фотографию из папки и протягивая Глебу.

— Шутить изволите, ваше превосходительство? — осведомился тот, взглянув на снимок. — Личность, не спорю, известная и где-то даже легендарная. Но ведь он, если память мне не изменяет, уже года три, как землю парит!

— А сколько лет парит землю старший лейтенант ВДВ Глеб Петрович Сиверов? — вопросом на вопрос ответил генерал. — Он ведь, помнится, погиб еще в Афганистане. Да и после того ему пару раз случалось погибать. Помнишь? То-то же. А то — землю парит…

— Но ведь было же официальное сообщение, — сказал Глеб, уже понимая, что городит чепуху. — Была спецоперация, были потери с обеих сторон, было опознание тел, в том числе и этого… Что же, все это — липа?

— Может, и не липа, — пожал плечами генерал. — Может, обыкновенная ошибка или небезуспешная попытка выдать желаемое за действительное. И потом, этот Джафар Бакаев был генералом еще при Дудаеве. С тех пор утекло уже очень много воды, он многому научился, недаром ведь его так долго не могли прищучить. И что, скажи на милость, мешало ему обзавестись хоть дюжиной двойников? Возможно, те, кого взяли в плен во время той операции, были на сто процентов уверены, что на их глазах геройски погиб именно Черный Волк — Бакаев. А на самом деле это был двойник… А может, ты и прав, и то сообщение о ликвидации Джафара — чистой воды липа. Как бы то ни было, есть очень веские основания полагать, что он жив, полон сил и перенес свою ставку в первопрестольную. Как черный ферзь на шахматной доске — просочился сквозь оборону белых и бесчинствует в тылах… А кое-кто теперь теребит ордена и звезды на погонах, полученные за его голову, и думает: мать моя женщина, что ж теперь будет-то? Орден отберут, в звании понизят, да и страшно, елки-палки: а вдруг этот волчара и впрямь ухитрится заминировать Лубянку?

— Да, — с притворным сочувствием произнес Глеб, — что и говорить, положение тяжелое.

— Не вижу повода для зубоскальства, — строго сказал Федор Филиппович. — Я такого позорища, как эти бетонные блоки на мостовой около управления, пожалуй, и не упомню. Осталось только окна мешками с песком заложить, запереть все двери, погасить свет и притвориться, что все разошлись по домам.

Глеб задумчиво покивал, соглашаясь. Он проезжал через Лубянку буквально на днях и был весьма неприятно впечатлен зрелищем, о котором говорил генерал. Это напоминало последний рубеж пассивной обороны, хотя на деле, разумеется, все было далеко не так мрачно. А с другой стороны, куда уж мрачнее-то? Одна из главных целей террористов — посеять в рядах противника страх и панику. И эта цель благополучно достигнута: страх и паника посеяны, да не где-нибудь, а на самой Лубянке. Причем они сильны настолько, что их уже даже не скрывают, о чем неопровержимо свидетельствуют лежащие на мостовой посреди Москвы бетонные блоки… Еще бы противотанковых ежей понаставили и заплели их колючей проволокой!

— В общем, задание понятно, — сказал он. — Найти и уничтожить. Выковырять со дна канализации и положить обратно — желательно, в виде разрозненных деталей, не поддающихся повторной сборке. Чтобы больше не воскрес.

— Вот именно, — кивнул Потапчук. — Только так, и никак иначе: уничтожить.

— Уничтожить — не проблема, — вздохнул Слепой. — А вот найти — это да… Или у вас и адресок имеется?

— Ишь, чего захотел! Адресок ему подавай… Был бы адресок, мы бы с тобой узнали, что Черный Волк, оказывается, был жив, только из новостей, причем именно так — в прошедшем времени. Нет, Глеб Петрович, придется нам с тобой самим над этим поработать. Конечно, кое-какая информация есть, и я тебя с ней ознакомлю, но не обольщайся: большой пользы ты из нее не извлечешь. Искать Бакаева придется тебе.

— Кто бы сомневался, — снова вздохнул Глеб и принялся задумчиво разглядывать фотографию, на которой был изображен немолодой, до самых глаз заросший густой, черной с проседью бородищей мужчина в больших противосолнечных очках и армейском камуфляже без знаков различия.

* * *

Зажатое среди голых скал высокогорное селение Балахани утопало в темной зелени садов. Абрикосы уже собрали, урожай продали, и приземистые, раскидистые деревья стояли пустые под жарким августовским солнцем, терпеливо дожидаясь следующей весны, когда селение снова окутается белой кипенью цветения.

Балахани террасами спускалось к бегущей по дну ущелья речке, без затей именуемой Балаханкой. Укоренившиеся в расщелинах скал корявые, перекрученные ветрами сосны напоминали часовых, высматривающих с укрепленных высот подкрадывающегося к селению врага. Увы, толку от их бессонной вахты не было никакого, и даже всемогущий Аллах, о незримом присутствии которого напоминала выступающая из зелени садов островерхая макушка мечети, не уберег правоверных мусульман Балахани от свалившихся на их головы неисчислимых бедствий.

На обочине вырубленной в скалах, никогда не знавшей асфальта дороги, подняв облако пыли, остановилась побитая ржавчиной белая «шестерка». Правая передняя дверца открылась, и вышедший из нее молодой, одетый с провинциальным щегольством черноволосый парень помог выбраться из машины сидевшей сзади девушке в длинной юбке, модной кофточке и платке-хиджабе. Наклонившись к открытому окну, он что-то сказал водителю, рассмеялся над ответной шуткой, дружески помахал рукой, и «шестерка» укатила в сторону больницы, бренча отставшими железками и волоча за собой длинный шлейф белесой пыли. У ближайшего перекрестка она притормозила и прижалась к обочине, чтобы разминуться с выехавшим из-за поворота большим темно-синим джипом. Правый стоп-сигнал у нее не горел; потом погас и левый, и водитель, не включая указатель поворота, свернул направо, в узкий, круто карабкающийся в гору проулок.

Парень и девушка посторонились, пропуская ехавший им навстречу, прочь из селения, джип. Машина была не местная; с недавних пор ставший в Балахани привычным зрелищем иностранный регистрационный знак был осенен кольцом из маленьких желтых звездочек — гербом Евросоюза — и украшен буквой «F», намекавшей на то, что данное транспортное средство прикатило в это глухое даже по меркам Северного Дагестана место с родины Мольера, Дюма и Николя Саркози.

— Журналисты, — проводив машину хмурым взглядом исподлобья, неприязненно, почти с ненавистью, произнес молодой человек. — Опять приезжали спросить у старого Расула Магомедова, что он почувствовал, когда увидел на фотографии в интернете голову Марьям. Я бы им за этот вопрос сам, лично, головы поотрывал, клянусь!

— Они не виноваты, это их работа, — без особенной уверенности возразила девушка.

Ей было лет семнадцать; она еще не вышла замуж и потому ездила в город за покупками в сопровождении брата или еще кого-нибудь из родственников. При ней был новенький полиэтиленовый пакет с купленными в Махачкале обновками и косметикой.