Читать книгу "Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Наринэ Абгарян"

И только о Луизе никто больше не вспоминал. То есть вспоминали, конечно, но не говорили о ней, чтобы не расстраивать дядю Мишу.

ГЛАВА 3 Манюня идет на премьеру «Отелло», или Как мы однажды чуть не попали в телевизор

Мама всю жизнь мечтала переехать в Ереван.

— Сколько можно жить в этом богом забытом городишке? — возмущалась она.

— Сколько нужно, столько и можно, — отрезал папа. — Если вся интеллигенция уедет из провинции, что с нею станет?

Каждый раз, когда папа так говорил, мы с Каринкой украдкой переглядывались.

Пап, а «сколько нужно, столько и можно» — это сколько? — как-то спросила я.

— На веки вечные!

Хо-хо, на веки вечные! Это же вся жизнь и еще кусочек непостижимого для нас времени! Сто мильон, нет, сто мильярд титильон пистильон лет!

— Тебе в Москве работу предлагали, ты не поехал. Уперся — я и мои горы! — У мамы от возмущения срывался голос, а лоб предательски краснел. Мы по маминому лбу вычисляли степень ее раздражения. Чем сильнее расстраивалась мама, тем краснее становился ее лоб. — Ладно, в Москву уезжать не захотел, остался в Армении. Ну так давай переедем в Ереван. Я хочу ходить в театры! Я обожаю балет! Мне не хватает моего любимого Дома Камерной Музыки!

— Ходи в наш Дом культуры. Чем не театр? Там тоже спектакли ставят. Вон, судя по афишам, скоро премьера «Отелло».

— Ты знаешь, кто играет Дездемону? — Мамин лоб заполыхал огнем. — Люся!

— Сто кило живого веса для Дездемоны — это, пожалуй, перебор, — расхохотался папа.

Афиши не обманули, через неделю в ДК случилась премьера «Отелло», которая прошла, как и следовало ожидать, с оглушительным успехом. Заинтригованные жители нашего городка пришли поглазеть, как главный режиссер БДТ Мелик Каспарьян будет убивать свою законную супругу, мать троих детей Лусинэ Петросян. БДТ, между прочим, это не то, что вы подумали. БДТ — это Бердский Драматический Театр. На самом деле такого театра в природе не существовало, но с папиной подачи все наши знакомые с хохотом называли театральную труппу нашего Дома культуры БДТ.

Билетами на премьеру нас обеспечил дед, папин папа. Театр выделил работникам райкома и членам их семей самые почетные места в партере.

— Надя, — позвонил дед, — мне тут четыре билета принесли на «Отелло», пойдете?

— Мы не пойдем, но дети сходят, хоть какая-то польза для общего развития. А меня на наш доморощенный спектакль не заманишь!

— Эх, дочка, ты не застала Папазяна в роли Отелло. А мне вот довелось насладиться его прекрасной игрой на сцене Сундукяновского театра…

И мама с дедом минут пять вздыхали, вспоминая спектакли прославленных столичных театров.

— Сегодня часам к шести я завезу вам билеты, — обещал дед.

Но заехал он намного раньше. А мама в это время щеголяла по дому в новом французском купальнике, приобретенном у фарцовщика Тевоса за бешеные пятьдесят рублей.

— Вашему папе скажу, что за двадцать взяла, а то он ругаться станет, — решила она. — Деньги в рассрочку заплачу, уже договорилась с Тевосом. Зато в следующий раз, когда мы поедем на море, мне не стыдно будет показаться на пляже.

Купальник был раздельный, очень красивого бирюзового цвета и завязывался тесемками на талии. Мама уже битый час ходила в нем по дому и, каждый раз проходя мимо зеркала, цепляла свое отражение довольным взглядом.

— Французы говорят, что красивая женщина — это роскошные волосы, высокая грудь и длинные ноги. Значит, я — красивая женщина, — приговаривала она.

Мы неотступно следовали за мамой и дико ревновали ее к купальнику в частности и к французам в целом.

— Но ты все равно наша мама, а не чья-то другая мама, пявильно? — не вытерпела Гаянэ.

— Ну конечно, — мама обняла нас и поцеловала в макушки, — вы мои самые любимые девочки!

И тут раздался звонок в дверь. Мама заметалась по комнате в поисках платья.

— Кого это черти принесли? — ворчала она.

Гаянэ побежала открывать дверь.

— Ма-ам, — крикнула она из прихожей, — это дедушку и дядю Леву черти принесли.

— О господи, — запричитала мама, кое-как влезла в платье и выскочила встречать свекра и деверя.

— Мы на минутку, — рассмеялся дед, — билеты привезли.

— Вы извините Гаянэ, — неловко оправдывалась мама, — сама не понимает, что говорит. Поесть хотите? У нас сегодня борщ.

— Нет, мы уже поели, но от кофе не откажемся, — хором ответили мужчины.

Через несколько минут мама внесла в гостиную поднос с дымящимися чашечками. Дядя Лева задвигал на журнальном столике вазу с фруктами и книги, чтобы освободить место. Мама осторожно наклонилась, чтобы поставить чашечки на стол… и тут случилось такое, о чем она потом долго не могла вспоминать без содрогания.

Когда мама наклонилась и оказалась в самом, так сказать, беззащитном положении, Гаянэ подскочила к ней, подцепила подол ее платья, задрала высоко вверх и крикнула:

— Деда, посмотри, какая у мамы зятница красивая! Как хранцузы любят!

— Хэх, — крякнул дед и густо покраснел. Мама выронила на столик поднос, и резко обернулась.

— Гаянэ, ну как так можно! — возмутилась она.

— Мы ничего не видели, — зачастил дядя Лева. — Не переживай, Надя. И вообще нам уже пора, да, отец?

— Да-да, — засобирался дед, — мы ведь только билеты отдать заехали. Надя, — он упорно смотрел себе под ноги, — в конверте сто рублей, знаю, что денег у вас совсем мало. Купи детям что-нибудь из одежды. И я тебя очень прошу, не говори ничего Юре, а то он снова кинется мне их возвращать.

— Спасибо большое, — растрогалась мама.

И гости, пряча глаза и не откушав кофию, отбыли восвояси. Дядя Лева потом шутил, что дед никаких денег давать не собирался, но зрелище, открывшееся его взору, заставило его раскошелиться.

— Поклянись, что не врешь, — кипятился дед.

— Не буду я клясться, — отмахивался дядя Лева.

— Вот и нечего тогда небылицы рассказывать, — обижался дед.

— Как тебе не стыдно, — долго потом отчитывала свое отражение в зеркале Гаянэ, — мамину зятницу можно показывать только тетечкам, а дядечкам нилизя-а!

На «Отелло» нас повела Ба. Ни мама, ни папа, ни дядя Миша идти на премьеру не захотели.

— О чем будет спектакль? — пытали мы Ба за день до похода в театр.

— О том, как Отелло задушил свою жену Дездемону.

— За что?

— Не за что, а почему. Потому что был ревнивым самодуром.