Читать книгу "Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон"

Возможно, также именно Бальзак сочинил или, по крайней мере, растиражировал одну из самых распространенных историй «антиротшильдовского» канона. В «Банкирском доме Нусингена» он описывает вторую по величине коммерческую операцию Нусингена: крупную спекуляцию на исходе сражения при Ватерлоо. Девять лет спустя эта история пересказывается в непристойном памфлете Жоржа Дарнваля «Поучительная и любопытная история Ротшильда I, царя иудейского» (1846), где, в частности, написано, что, первым узнав о поражении Наполеона при Ватерлоо, Натан сумел заработать крупную сумму, спекулируя на фондовой бирже. В более поздних версиях той же истории утверждалось, что Натан сам был свидетелем сражения, с риском для жизни переправился через штормовой Ла-Манш и добрался до Лондона, опередив официальное известие о победе Веллингтона и таким образом прикарманив от 20 до 135 млн ф. ст. Другие приписывали ему подкуп французского генерала Груши, следствием чего стала победа Веллингтона; затем он же якобы намеренно исказил известия об исходе сражения в Лондоне, чтобы породить паническую продажу акций.

Конечно, современные писатели могут пересказывать легенду о Ватерлоо, иллюстрируя деловую хватку Натана, — более того, события тех лет в наши дни в основном помнят по этому историческому анекдоту. По признанию жившего позже американского банкира Бернарда Баруха, легенда побудила его заработать свой первый миллион. Однако мысль об огромной прибыли, полученной в результате спекуляции на основе новости, которую узнали раньше остальных, поражала воображение многих современников; более того, она заклеймила такого рода «безнравственную» и «нездоровую» экономическую деятельность, неприятную равно консерваторам и радикалам, когда они обсуждали фондовую биржу. Отказывая Гладстону в просьбе сделать Лайонела де Ротшильда пэром, королева Виктория прямо спросила, может ли человек, «который обязан своим огромным богатством ссудам, предоставленным иностранным государствам, или успешным спекуляциям на фондовой бирже, просить включить его в сословие пэров», поскольку ей это казалось «еще противнее, чем азартная игра, потому что делается в гигантском масштабе — и весьма далеко от законной торговли, к которой она относится с уважением…».

Пересказывая анекдот о Ватерлоо, современники часто подчеркивали и политический нейтралитет Ротшильда: подразумевалось, что в случае победы Наполеона Натан сыграл бы на понижении, а не на повышении, британских облигаций. Правда, некоторые авторы предпочитают считать эту спекуляцию свидетельством положительной поддержки коалиции против Наполеона. Особенно французские критики считают историю с Ватерлоо символом «непатриотичных» (иногда прогерманских, иногда пробританских) взглядов семьи. Как выразился Дарнваль, «Ротшильды всегда только выгадывали на наших катастрофах; когда Франция побеждала, Ротшильды проигрывали». То, что Ротшильды оказывали финансовую поддержку противникам Наполеона, могло равным образом считаться признаком их политического консерватизма. То же самое можно сказать и в связи с тем, что после 1815 г. они предоставляли займы Австрии, Пруссии и Франции Бурбонов. Более того, для радикальных противников династии Бурбонов, восстановленных во власти на Венском конгрессе, Ротшильды были овеяны дурной славой «главных союзников Священного Союза». Немецкий писатель Людвиг Бёрне считал их «худшими врагами государства. Они больше других подрывали основы свободы, и не подлежит сомнению, что большинство народов Европы к этому времени находились бы в полном обладании свободой, если бы такие люди, как Ротшильд… не оказывали тиранам поддержку своим капиталом».

Тем не менее не всегда легко подтвердить, что с политической точки зрения Ротшильды склонялись к консервативным режимам. Уже в 1823 г. в песни двенадцатой «Дон-Жуана» Байрон спрашивал: «Кто властвует на бирже? Кто царит / На всех великих сеймах и конгрессах?» — и отвечал: «Вы думаете — дух Наполеона? / Нет! Ротшильда и Беринга мильоны!» Самое главное здесь то, что Байрон усматривал влияние «Ротшильда» и на роялистские, и на либеральные режимы; его власть распространялась даже на республики Латинской Америки. Еще до революций 1830 г. получила распространение мысль, что Ротшильды не просто банкротили легитимистские режимы; сознательно или бессознательно, они укрепляли собственную власть, которая соперничала с властью королей и императоров, а возможно, и затмевала ее. События 1830 г., когда во Франции свергли Карла X, а Джеймс де Ротшильд остался невредимым, как будто подтверждают намек на некую новую, финансовую, власть, которая важнее королевской. «Не будет ли величайшим благословением для мира, — язвительно спрашивает в 1832 г. Бёрне, — если всех королей прогонят, а на их троны сядет семья Ротшильд?» У. М. Теккерей шутил, что «Н. М. Ротшильд, эсквайр… играл с новыми королями, как девочки с куклами». Генрих Гейне описывал Натана, который сидит, как будто на троне, и говорит, «как король с придворными, которые его окружают». Та же точка зрения заметна у Гейне в описании детского бала-маскарада, устроенного Соломоном: «Дети были в нарядных маскарадных костюмах, и они играли в займы. Они были одеты как короли, с коронами на головах, а один мальчик постарше был одет точно как старый Натан Ротшильд. Он очень хорошо играл свою роль, держал руки в карманах брюк, бренчал деньгами и злился, когда один из маленьких королей хотел взять у него взаймы…»

В другом месте Гейне подробнее анализировал двойственную природу власти Ротшильдов. Он признавал, что в какое-то время она поддерживала реакционные режимы, потому что «революции в целом вызываются нехваткой денег», а «система Ротшильдов… предотвращала такую нехватку». При этом Гейне утверждал, что «система» Ротшильдов также потенциально революционна сама по себе:

«Никто больше самих Ротшильдов так не способствует революции… и, хотя это может показаться еще более странным, эти Ротшильды, банкиры королей, эти величественные распорядители расходов, чье существование может подвергнуться серьезнейшей опасности из-за краха европейской государственной системы, тем не менее сознают… свою революционную миссию».

«Я вижу в Ротшильде, — продолжал он, — одного из величайших революционеров, создателей современной демократии: Ротшильд… уничтожил господство земли, приведя к верховной власти систему государственных облигаций и тем самым мобилизовав собственность и доход и в то же время наделив деньги привилегиями, которыми ранее обладала только земля. Тем самым он, правда, создал новую аристократию, но, поскольку она стоит на самом ненадежном фундаменте, на деньгах, она никогда не будет играть такую устойчиво регрессивную роль, как прежняя аристократия, корни которой находились в земельных владениях, в самой земле».

Ротшильды не только заменили собой старую аристократию; они также представляли новую материалистическую религию. «Деньги — бог нашего времени, — объявил Гейне в марте 1841 г., — и Ротшильд — пророк их».

Похоже, лучше всего революционное значение Ротшильдов демонстрировала их роль в развитии железных дорог. В 1843 г., после открытия финансируемых Ротшильдами железнодорожных линий, проложенных в Орлеан и Руан, Гейне с придыханием писал о «сотрясении» общества, последствия которого он считал непредвиденными. Впрочем, к тому времени в его отношении к крепнущей власти «правящей денежной аристократии» и очевидному слиянию ее интересов с интересами старой земельной аристократии можно различить новую скептическую нотку. В 1840-е гг. все больше журналистов относились к Ротшильдам с неприкрытой враждебностью, гораздо большей, чем та, которую демонстрировал Гейне, находившийся в долгу у Ротшильдов (и надеявшийся, что так будет и дальше). Особенно резкую критику вызвало приобретение Джеймсом концессии по строительству железнодорожной ветки, связывавшей Париж и Бельгию. Так, книга Альфонса Туссенеля «Евреи, короли эпохи: история финансового феодализма» (1846) была в первую очередь направлена против финансовых условий, в соответствии с которыми предоставлялась концессия.