Читать книгу "Пациент особой клиники - Себастьян Фитцек"

– Почему?

– Следствию удалось кое-что найти. Собственно, поэтому я и пришел.

Тиллю стало плохо. У него закружилась голова, и, чтобы не упасть, он вынужден был опереться на стул, стоявший перед телевизором.

– Что? – с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, спросил несчастный отец. – Что вы нашли?

Каждое слово стоило ему невероятных усилий. В ответ Скания раскрыл ладонь своей мощной ручищи, но Тилль сначала ничего не смог распознать в пробивавшихся сквозь жалюзи лучиках света, в которых играли частички пыли. Он стоял столь неудачно, что эти лучи буквально слепили его, но потом, приглядевшись, несчастный отец увидел это.

В руках Скания держал маленький белый предмет, и он был… из пластика!

– Люк Скайуокер, – прошептал Тилль и отшатнулся, словно фигурка из конструктора на ладони Скании могла взорваться. – Где его нашли?

– На тумбочке Трамница, когда его доставляли в операционную. Эта свинья, находясь в психушке, выставила свой трофей на всеобщее обозрение. А кроме того, есть и еще кое-что.

– Еще одно доказательство?

– Возможно.

При этих словах складки кожи под подбородком Скании обозначились еще резче. Немного помолчав, он добавил:

– Ходят слухи. «Тюремное радио», так сказать.

– И что это за слухи?

– О том, что Трамниц якобы похвалялся, что в клинике начал вести дневник, в котором он описывает свои преступления.

Глава 7

Фридер

– Фридер? – раздался голос в мобильнике хирурга.

Услышав свою фамилию, произнесенную человеком, звонившим с незнакомого номера, врач, сидя за письменным столом, с раздражением откинулся на спинку стула. Он только что собирался встать, чтобы покинуть предоставленный ему кабинет, и направиться в операционную «Каменной клиники».

– Мне очень неловко, что приходится вас беспокоить, – отчетливо проговорил незнакомец.

И тем не менее его голос звучал как-то отдаленно, грозя утонуть в монотонном шуме бушевавшего за окнами кабинета ливня. Здесь, на втором этаже клиники, порывы ветра, попадая в вентиляционные и лифтовые шахты, производили звуки, напоминавшие завывания насмерть перепуганной собаки.

– С кем я говорю? – нетерпеливо уточнил Фридер.

– Меня зовут Тилль Беркхофф. Я отец Макса.

«О боже!» – подумал Фридер, невольно сделав глотательное движение и неосознанно кивнув.

Теперь он понял, с кем разговаривает и чего желает от него этот несчастный человек. Сердце у врача непроизвольно забилось сильнее. Пульс у Фридера участился, и его бросило в жар.

– Как вы узнали мой номер? – спросил он.

– У меня, как бывшего брандмейстера, все еще сохранились хорошие связи с нужными людьми.

Фридер схватился за воротник и ослабил верхнюю пуговицу на своей розовой рубашке поло. Розовый был любимым цветом хирурга, поскольку Хартмут считал, что он хорошо подходит к его загорелому лицу. Не зря же ему часами приходилось лежать в солярии.

– Послушайте, – сказал он. – Я не имею права говорить с вами о моих пациентах.

– А я и не собираюсь говорить о них. Мне надо, чтобы вы кое-что для меня сделали.

В голосе звонившего человека ощущалась переполнявшая его ярость, и Фридеру сразу стало ясно, что именно подразумевал Беркхофф под этими словами. Он мог бы сказать и иначе, приблизительно так: «устранить проблему», «помочь восторжествовать справедливости» или «сэкономить много денег налогоплательщиков».

– Вы наш разговор записываете? – поинтересовался Фри-дер и потушил настольную лампу.

Ему действительно пора было отправляться в операционную и начинать подготовку к операции.

– Речь идет о моем сыне, – зло прошипел Беркхофф, внезапно обратив свой гнев непосредственно на Фридера.

– Прошу прощения, я не это имел в виду. Просто, просто так… – Он немного замялся. – Я и представить себе не могу, чего вы от меня хотите, – произнес хирург и подумал: «Хотя его можно понять. Мне тоже хотелось бы, чтобы человек, похитивший и убивший моего сына, закончил свою жизнь в страшных мучениях».

Ход его мыслей прервал жесткий голос Беркхоффа:

– Неправда! Все вы знаете!

– Нет! – Руки у Фридера начали подрагивать. – Я не могу и не хочу убивать человека!

Он сознательно произнес это достаточно громко и как можно честнее на тот случай, если Беркхофф все же производил запись их разговора. Однако, к его удивлению, Тилль произнес совсем не то, чего он ожидал:

– А вам и не надо этого делать.

– Чего же вы хотите?

В телефоне послышалось сопение. Беркхофф коротко извинился, прочистил нос и заявил:

– Я прошу вас сделать совершенно противоположное.

– Не понял.

– Я прошу, нет, умоляю вас сделать все возможное, чтобы Гвидо Трамниц выкарабкался. Ему необходимо пережить операцию, понимаете? Ведь он единственный, кто знает, что случилось с моим сыном. Трамниц должен раскрыть свой секрет, а не уносить его с собой в могилу.

– Хорошо, хорошо, – тронутый такими словами, ответил Фридер. – Я сделаю все, что смогу.

Высказанная эмоционально и довольно неожиданная, но вполне понятная просьба несчастного отца действительно тронула его за душу. Когда он закончил разговор, пальцы у него дрожали так сильно, что сразу стало ясно: у хирурга не оставалось иного выбора. Чтобы успокоиться, Фридер выдвинул ящик своего письменного стола и сделал глоток. Небольшой, всего двадцать миллилитров.

Глава 8

Тилль

– «П-пациент»? – удивился Скания.

– Да!

– Никогда не слышал о таких. Что означает буква «П»?

– «П» – начальная буква слова «прикрытие». Я хочу, чтобы ты внедрил меня в клинику.

– К Трамницу?

– Совершенно верно. Как заключенного.

С этими словами Тилль, которому разговор, все более приобретавший характер допроса, начал действовать на нервы, отвернулся от шурина и посмотрел в окно. В это время, несмотря на моросивший осенний дождь, порыв ветра подхватил с тротуара пластиковый пакет, поднял его в воздух и бросил на ветку плакучей ивы, где он и остался трепетать, словно последний обрывок разорванного в клочья паруса.

В саду не показывалось ни одно живое существо – птицы и белки попрятались, что при таком «вселенском потопе» было неудивительно. И все же Тилль с несказанно большим удовольствием отдался бы во власть стихии, чем в бесцельном ожидании сидеть в теплой комнате. За его спиной периодически раздавалось сухое покашливание Оливера, и это все больше стало раздражать Беркхоффа. С тех пор как он вернулся из ванной, шурин, словно опекая его, не переставал говорить с ним покровительственным тоном. Вот и опять Скания по-отечески поправил его: