Читать книгу "На златом престоле - Олег Яковлев"

Вырвавшись из пекла схватки, Избигнев осмотрелся кругом. Понял: Берладника не взять, к шатру Башкорда не подобраться. Круто поворотив скакуна, он крикнул сотскому:

— Уходим! Вборзе! Угров упреди!

Резкая острая боль обожгла спину. Перед глазами мелькнул синеватый истоптанный копытами грязный снег. И больше Избигнев уже ничего не видел, не понимал, не помнил.

Его куда-то положили, куда-то везли, в ушах стояло всё то же ржание и ещё некий отдалённый стихающий шум. Словно летел он куда-то в бешеном порыве, падал, проваливался в снег, вскакивал, бежал. Мутная белесая пелена порой проступала перед очами, но исчезала тут же, он оказывался во мраке ночи, в непроглядной чёрной тьме. Что творится вокруг, не понимал, не чувствовал. Не было ни обиды, ни досады, ни боли — одна пустота, один мрак, одно тупое ледяное безмолвие окутывало его.

ГЛАВА 62

Ярослав, выслушав рассказ Дьёрдя Або, едва не схватился руками за голову. С трудом сдержав нахлынувшее в душу отчаяние и сохранив самообладание, он упрекнул угра:

— Понимаю, мыслили вы, как лучше. С пустыми руками возвращаться не хотели. Избигнев, он молод, неопытен ещё, порывист. Но ты-то, воевода! Почто не удержал его? С Башкордом, полагаю, можно б было попробовать позже как-нибудь уговориться. Ну, не выдал бы Берладника, так хоть в набег бы не пошёл на нас. А теперь озлится он, на меня в первую голову, и непременно на Галичину летом заявится. Натворили вы с Ивачичем дел лихих!

Або виновато тупился, вздыхал, крутил седой вислый ус.

— Как Избигнев-то? — спросил князь. — Здорово зацепило его?

— В спину стрела вонзилась. Навылет прошла. Много крови потерял, без памяти лежит. В Межибожье я его оставил, — прохрипел, всё так же не смея смотреть Ярославу в глаза, угорский воевода. — Мчали, везли его отроки твои через степь, сами помёрзли. Ветер, пурга.

— Ведомо. Вот что. Поезжай, не задерживаясь, в Эстергом. Королю Гезе о том, что было, всё подробно доложи. И пускай король рубежи свои крепит. Бог весть, на что Башкорд решиться может.

...Отпустив угра, Осмомысл поспешил собрать на совет бояр.

Сидели на лавках разодетые в шелка и аксамит владетели больших и малых вотчин, спорили, как обычно, думали все вместе, как оберечься им от надвигающейся опасности.

— Может, пошлём людей с дарами в зимовище? Попросим мира? — предложил Ярослав. — Сами, получается, рать начали по неразумию.

Поднялся воевода Тудор Елукович. Выходец из враждебного кипчакам печенежского племени, с гневом и презрением, коверкая слова, он зашумел:

— Нет!.. Не нада! Кипчак — плохой, коварный... Нет веры ему!.. Дары примет... А весной война пойдёт! Обманет! Уговор с ним — нет! Не нада в степь!

Вторил Тудору боярин Чагр, потомок служивых белых куманов[236]:

— Башкорд и Турундай — враги наши! Одним мечом булатным можно укоротить их злобу!

— Жизнь их — война, достаток их — от набегов на русские земли. Мирно они не живут. Им невыгоден мир, — считал боярин Молибог.

Ёмко и грубо выразил общее мнение Гаврила Бурчеевич, сын воеводы из Понизья, родственными узами связанный с одним из половецких колен:

— Говно он, Башкорд сей!

— Стало быть, воевать? — Ярослав ещё раз обвёл вопросительным взором палату и всех собравшихся в ней.

— Воевать! — пробасил Святополк Юрьевич. — Дружина готова! Хоть сейчас в сечу!

— В сечу, — задумчиво повторил Осмомысл. — Сечей одной не обойдёшься. Откуда знать, куда они придут, в какое место ударят? Городки надо крепить. Ты, Гаврила, поезжай в Ушицу, возьми с собой сотню ратников. Ты, Щепан, ступай в Коломыю. Тебе, Тудор, дорога в Теребовлю. Сам же я в Межибожье отъеду. Да, и волынских князей об угрозе половецкой упредить следует. Если что, подсобили бы.

Совет был окончен. Разошлись бояре, и тогда только, оставшись один, тяжко вздохнул Ярослав. Ничего не ладилось с Давидовичем и с Берладником. А тут ещё эти половцы. И как бояре многие себя поведут? А простой люд? Знает он, любят Ивана на Галичине, песни о нём слагают. Отца, князя Владимирка, токмо боялись. Страшен был, лют в гневе, жесток. Страхом и держал всех в повиновении. Богатое оставил ему, Ярославу, отец княжество, да вот души людские, как ни крутился, в свою сторону не обратил. И могут сейчас эхом откликнуться прежние отцовы казни в Галиче и в Свинограде. Пойдёт ли за ним, Осмомыслом, земля? Этого он не знал и сильнее всего боялся, что откачнёт она от него, что встанут на сторону Берладника галицкие низы.

Смута царила на душе. И чтоб хоть как-то приглушить её, приказал Ярослав седлать коня.

...До Межибожья было порядка ста пятидесяти вёрст. Неслись по зимнему шляху, по уже начинающему таять снегу. Скоро наступит распутица, и Ярослав спешил, торопил дружинников, с тревогой взглядывал на серое затянутое тучами небо. То вдруг начинал сыпать мокрый неприятный снег, а то солнечный луч, пробив дорогу сквозь пелену облаков, ударял резко, вышибал из глаза непрошенную слезу. Холодный ветер бил в лицо, свистел в ушах. Мимо проплывали дубовые и буковые рощи, по мосткам или по льду одолевали всадники маленькие речки, густой сетью изрезавшие подольские холмы и долины. С холма на холм, вверх — вниз, через броды, через хутора и городки сторожевые, обнесённые деревянными стенами с башнями, стрельницами, зубчатыми коронами наверху, с воротами из кованой меди, мчалась Ярославова дружина.

Вот Теребовля показалась, наконец, впереди. Величественная крепость раскинулась на высоком берегу Серета, у слияния его с речкой Гнезной. Здесь более полувека назад сидел на княжении несчастный Василько Ростиславич, двухродный дед Ярослава, злодейски ослеплённый врагами во время яростной борьбы за власть. А где-то далеко за окоёмом, близ Свинограда, на Рожни поле, сходились рати, кипела сеча, и слепец Василько, потрясая серебряным крестом, кричал клятвопреступнику Святополку Киевскому: «Сей крест целовал ты в Любече, клялся, говорил: каждый да держит вотчину свою! А топерича преступил целование крестное! Да будет Бог свидетелем правды моей!»

Тогда киевское войско было разбито и отступило на Волынь. Полвека минуло, и снова была рать в этих местах. Помнит Ярослав туманный мартовский день битвы под Теребовлей против Изяслава Мстиславича, помнит, как едва не уклюнула его лихая предательская стрела и как яро рубились галичане с киевской дружиной. Он той войны не хотел. Развязали её бояре, которые ныне или в бегах, или затаились в своих вотчинах. А многие и сложили голову в жаркой сече, о которой и вспоминать теперь не хочется. Четыре года прошло, вроде совсем немного времени, а сколько событий вместили в себя эти лета, и как всё поменялось! Новые враги ныне у Ярослава, новые союзники.

В Теребовле остановились на ночь, покормили коней, утром выехали уже на других конях, свежих и быстрых. И снова был долгий путь по зимнику, через холмы и броды.