Читать книгу "Светлый путь в никуда - Татьяна Степанова"

Он сидел, выпрямив спину, расправив плечи. И шрам его был виден. Катю сейчас тошнило от этого шрама.

Но она должна была выслушать его.

Узнать все, перед тем как их… как они здесь…

Умрут.

– Моя мать умерла, когда мне было двенадцать. И мы остались с отцом одни, – сказал Черный Лебедь. – А в тринадцать лет, когда мальчишки меняются, я вдруг стал очень красивым. Откуда что взялось. Отца это бесило. Он говорил, что я стал смазливый, что я вырасту черт знает кем, если он… если он не принудит меня быть мужчиной. Все было – бокс, карате… я ходил весь избитый, в синяках, потом началось спортивное фехтование. Это мне нравилось. Отец и сам хорошо фехтовал. У него были наградные офицерские сабли. Он меня в лес возил и там показывал уже по-настоящему все. Как в бою. Я к шестнадцати годам стал здоровый такой, выглядел старше своего возраста. Девчонки на меня смотрели, а я ни с кем даже не поцеловался ни разу. Некогда было. Я учился как проклятый – хотел в университет поступить, думал, если поступлю – отец этого у меня уже не отнимет. Он ведь решил меня в армию, в военное училище определить. А я сопротивлялся. Его тогда должности лишили, и он злой был на весь мир, пил сильно. Истру, учебный центр выбрал перед пенсией, чтобы дачу нашу можно было приватизировать. Тогда дачи генеральские все в собственность обращали. Мы только поэтому тогда в Истру из Москвы переехали. А до этого он женился. Мне было пятнадцать, когда он привел в наш дом ее – свою жену. Она погоны носила, этакая боевая подруга. И была намного моложе его. Бойкая баба… Она за первого замкомандующего выходила, за генерал-лейтенанта, а оказалась вдруг на задворках в гиблой учебке рядом с пьяницей… без пяти минут пенсионером. Она из-за этого психовала. Отец мой ее уже не интересовал больше. Но и других подходящих не было – офицерье-алкаши в учебке. И тогда она обратила внимание на меня, шестнадцатилетнего парня.

Он помолчал.

– А я был такой девственник-недотрога. Учеба да спортзал – все, что я видел. Фехтование, романтические мечты… В кино ходил на боевики, как все пацаны, но привлекали меня там не драки, а поцелуи… Ну, когда он и она вместе… Я всем этим грезил… Что-то вроде фетиша… Поцелуй… Как я встречу прекрасную девушку, и она… будет нежной со мной. А то ведь меня все били в этих разных спортивных залах и в отцовской учебке – я туда на спарринг ходил с солдатами… спецназ хренов…

Он смотрел куда-то мимо Кати. Хотя рассказывал свою историю ей.

– О том, что она – жена моего отца – хочет меня, я и помыслить не мог. Я лишь начал замечать, что от нее очень сильно стало пахнуть духами, даже дома. Но я домой только вечером являлся, из школы сразу шел в спорт-зал или в часть – фехтовать, драться. А потом наступило это лето. Отец пил как проклятый. Мачеха моя стала одеваться в короткие шорты, как девчонки, мои ровесницы. А потом сбежали те дезертиры из части. И отца и все командование срочно вызвали в учебную часть, там тревогу объявили, казарменное положение даже для руководства. В тот вечер я бегал в лесу долго, купался. Явился домой весь мокрый. Пошел в душ, скинул все с себя, ждал, пока колонка нагреет воду. Ванная и не запиралась у нас – это же дача, пусть и с удобствами. Я был голый, а она вошла ко мне – в таком коротеньком открытом сарафане. Она даже мне ничего не сказала – просто прижалась ко мне грудью и начала меня сразу лапать. Я опешил, растерялся, оттолкнул ее. И она ударилась бедром о ручку дверную. Усмехнулась этак, задрала юбку сарафана – на ней не было белья. И показала мне: «Дурачок, синяк же будет. Я вот сейчас пойду на кухню и ударю себя разделочной доской здесь и здесь, – она показывала на свои ляжки, – и появятся багровые синяки. И я скажу твоему отцу, что это ты сделал мне, когда приставал, когда хотел меня трахнуть в ванной». Она вновь скользнула ко мне, как змея, и шепнула: «Ну, не будь таким гадким мальчишкой, расслабься, это же так сладко… Руки назад… вот… и по стойке «смирно»… Интересно проверить, насколько тебя хватит, прекрасный задира…»

Она забрала меня в свои руки, схватила за член и начала меня… Она насиловала меня. Она меня там изнасиловала в этой ванной! Она обращалась со мной, словно я был манекен, робот. Я стоял перед ней, сцепив руки за спиной, а она все продолжала. Словно эксперимент проводила, сколько я в ее руках… – Черный Лебедь умолк. – Весь липкий, залитый спермой… Уже было больно, а она все не прекращала, не отпускала меня. И я все извергался, как вулкан. Когда женщин насилуют, что они чувствуют? Некоторые, говорят, даже против воли испытывают наслаждение вместе с болью. Я умирал там в ее руках. Я мог, наверное, прямо там ее убить, шарахнуть башкой о стену. Но я этого не сделал. Я стонал, я пылал… А потом я выдохся. И она оттолкнула меня и ушла. А я включил душ и стал смывать с себя… Грязный, липкий… изнасилованный развратной бабой парень – кому сказать? Женой своего отца, мачехой… Униженный. И вместе с тем распаленный. Потому что весь этот стыд и позор был как пламя. И я уже полыхал… Вот так со мной было в самый мой первый раз. Это вместо поцелуев, о которых я грезил…

В наступившей тишине Катя услышала далекую сирену, но вот и она смолкла там, за стенами. В «Аркадии»…

– Я ушел наверх к себе в комнату. Хотел одеться и уйти ночью из дома. Но она словно знала, что я попытаюсь сбежать. Она опять явилась ко мне. В одной шелковой комбинации… Она выпила до этого на кухне и опять облилась духами. Надушилась, наверное, думала, что это меня привлечет. Глянула на меня: «О, да мы уже опять готовы… Если ты сейчас такой, кому-то счастье привалит, когда повзрослеешь. Только я-то тебя никому уже не отдам». И она снова схватила меня там, а я и не сопротивлялся ей. Я уже не мог. Она вела меня вниз в спальню, как племенного быка ведут на случку. И там, в их спальне, она снова начала меня насиловать, мастурбировать – она словно одно это признавала. Абсолютная доминанта. Что хочу, то и делаю с ним. А он как раб… руки назад, по стойке «смирно». Но я… уже плохо соображал в тот миг. И не мог уже сдержаться. Хотел доказать ей, что я… что я тоже могу. Я толкнул ее на кровать и прижал, я оказался сверху, а ей словно этого и надо было – почти сражение в постели, схватка… Она застонала, когда я ее взял, и закричала. А я… я опомнился лишь в тот миг, когда она вдруг наотмашь ударила меня по лицу, а до этого ведь стонала так сладко… И вдруг ударила и начала бить кулаками. А она в этот миг увидела отца в дверях спальни – он неожиданно вернулся среди ночи и застиг нас. Она кричала ему, что это я, скотина, что я на нее напал. Отец налетел на меня и схватил за шею, чуть голову мне не оторвал, стащил с нее и ударил, повалил на пол и стал меня бить ногами – в пах, по лицу, в грудь, а потом просто топтал меня ногами в этих своих тяжелых ботинках. Растоптал меня. Поволок на кухню, открыл дверь в подвал и швырнул меня – голого, избитого – с лестницы вниз.

Крикнул, что там веревка в подвале и лучше мне самому повеситься там. Потому что он не потерпит ни меня в своем доме, ни моего семени в ней. Это он мне сказал – своему сыну – в мои шестнадцать.

Катя смотрела на него. Как он пытается казаться спокойным, бесстрастным, рассказывая все это. Такие вещи мужчины не говорят никому – ни любовницам, ни матерям, ни женам. Глубинное… интимное… страшное… плотское, сокровенное, тайное, но живое и ненасытное как червь, гложащий изнутри всю жизнь. Никому этого не рассказывают они – таких вещей. Никогда. Возможно, лишь тому, с кем предстоит вместе умереть очень скоро.