Читать книгу "Артур Артузов. Ас разведки и контр-шпионажа - Юрий Ленчевский"

Поручик Игнатий Игнатьевич Добржинский — это уже известный читателю Сосновский. Он выдвинулся в число наиболее опытных, авторитетных чекистов. Успешно шел по службе. Награждался. Но обстановка менялась, наступали мрачные времена массовых репрессий. Прошлое воспринималось уже по-другому, зловещей тенью легло оно и на службу Сосновского. Первыми вспомнили о событиях 16-летней давности некоторые сотрудники польской секции Коминтерна. Работники ИККИ обратились в НКВЛ СССР и высказали «мнение», что по ложному следу чекистов направляет не кто иной, как Сосновский — умело замаскировавшийся агент Пилсудского, пробравшийся в органы госбезопасности для исполнения разведзаданий.

Этому заявлению дали ход, тем более что отдельные из уже арестованных к тому времени польских коммунистов на допросах указали якобы на причастность Игнатия Игнатьевича к шпионской работе против СССР.

В тайной работе на поляков Сосновского обвиняли ответственный работник ОГПУ Евдокимов и нарком внутренних дел УССР В. А. Балицкий. И это еще не все. Криминал состоял еще и в том, что Сосновский будто бы являлся деятельным участником якобы существовавшего в органах НКВД заговора, возглавляемого Г. Ягодой. Так Сосновский окончательно превратился во врага, шпиона.

В процессе следствия к арестованным применялись методы физического воздействия, и они сознались, что принадлежали к ПОВ и выполняли задания разведорганов Польши. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года и Сталин, и Ежов, сообщая о разоблачении работников Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, оказавшихся якобы польскими шпионами, назвали Маковского и Илинича.

Позже сотрудники Коминтерна и НКВД под пытками назовут сотни других поляков — «соучастников шпионской деятельности».

Артузова нагло обманул Фриновский, показав ему сфальсифицированные, выбитые показания его соратников. У Артура Христиановича появились сомнения в порядочности Сосновского. Он считал себя виноватым в польских делах. Об этом он написал Ежову.

ПИСЬМО А. X. АРТУЗОВА

Наркому внутренних дел СССР Н. И. Ежову

Март 1937 года.

Дорогой Николай Иванович!

Вчера мне не удалось получить второй раз слово, чтобы ответить тов. Слуцкому. Сейчас только мне стало ясно, как он, этот самый ловкий и умный из вчерашних генералов т. Ягоды и самый первый, кто прямо намекнул на политическую нечестность своего вчерашнего бога, тонко подал мои ошибки.

Вот уже три месяца я очень больно переживаю провал нашей польской работы, ночами думаю о его причинах и корнях, стыжусь, что в разведке дал себя обмануть полякам, которых бил, работая в контрразведке, глубоко понял, как должен быть недоволен мною и возмущен тов. Сталин, который послал меня в Разведупр исправлять работу. Особенно тяжело сознание, что я его подвел перед военными, ведь он надеялся, что я буду сталинским глазом в РУ.

Пока еще я не знал, почему меня сняли с Разведупра, я написал ему письмо (если разрешите, представлю копию этого письма) — отчет о моей работе там; я думал, что военные товарищи меня выперли, пользуясь тем, что вам, занятому троцкистами, не до меня. Безуспешно я пытался тогда попасть к вам.

После разговора с т. Фриновским я понял, какое несчастье случилось в НКВД по польской работе, понял свою ответственность, считал, что моя собственная судьба и моя работа — мелочь по сравнению со случившейся бедой, что ЦК поступил со мной чрезвычайно бережливо.

Из разговора с вами мне было горько только одно. В том, что вы не ответили мне на мою просьбу помочь раскрыть польский узел, проглянуло законное недоверие: «Артузов постарается смазать свою вину вместо действительной чекистской помощи», — подумали вы, вероятно.

Вы не знаете еще, конечно, что завета Дзержинского — не лгать, не прятать своей вины — я никогда не нарушал. Он приучил меня к тому, что при провалах ругать нужно только за то, что не доделано, скрыто работником. Как мудрый хирург, он скальпелем своего диалектического анализа разбирал провал, а работник, у которого случился провал, помогал ему, как ассистент, знающий обстоятельства и детали болезни. Ему не боялись работники рассказывать (как Ягода) о провалах и не боялись также идти на производственный риск в работе, особенно в вербовках, зная, что распекать за неудачу его не будут.

Я надеюсь, что, узнав меня поближе, вы будете мне верить, как верят мне все чекисты, которые меня знают.

Тов. Слуцкому я не могу не ответить, потому что он говорил как карьерист, а не как большевик.

1. Действительно, на товарищеском ужине с чекистами т. Сталин, поднимая тост за каждого из нас, мне, в частности, в полушутливой форме сказал: «Ну, как ваши источники (или как вы их называете), все вас дезинформируют?». Смутившись от неожиданности, ответил, что постараюсь избежать дезинформации.

Подробнее т. Сталин не сказал. Я и т. Слуцкий действительно решили, что, видимо, замечание относится к польской работе, именно политической информации, так как сводки Илинича кардинально расходились и с взглядами НКИД, и особенно со взглядами зав. БМИ т. Радека, утверждавшего, что Польша идет на искреннее сближение с СССР («поворот, а не маневр в сторону СССР» — тезис Радека).

Сводки Илинича утверждали, что готовится сближение Польши с Германией, а СССР поляки стараются убаюкать просоветским маневром.

Проанализировав нашу агентуру, я не нашел других источников, на которые мог бы намекать т. Сталин, и поставил под сомнение источник Илинича, имея намерение разоблачить его перекрытием другими материалами.

Однако вскоре события показали, что наша официальная точка зрения на польскую политику (НКИД) оказалась неверной (т. Антонов-Овсеенко снят с поста посла в Польше), а позиция Радека напоминала позицию польского агента, трубящего на все лады о концепции, приготовленной в действительности в шпионских кабинетах поляков.

Информация агента Илинича полностью подтвердилась.

Когда т. Сталин послал меня в Разведупр, он констатировал в разговоре со мной об источнике Илинича, о некоторых важных фактах он нас предупреждал заранее (польско-германский договор — подготовка 36 германских дивизий и др.).

Это все говорит, конечно, о глубине и тонкости работы поляков против нас, усугубляя нашу вину, так как особенно опасно держать возле себя умного врага, который зарабатывает наше доверие, не стесняясь делать нам одолжение во время мира, с тем чтобы больнее укусить во время войны. Разоблачение Илинича становилось очень трудным.

Не мог ли сказать тов. Слуцкий, что я сознательно нарушил указание т. Сталина по этому конкретному вопросу? Совести не надо иметь, чтобы это сказать на активе. Я не говорил о доле ответственности т. Слуцкого и Б. Бермана в деле Илинича. Но ведь они, а не я сидели в Берлине, когда Илинич один или вместе с т. Баранским вербовал там людей. Или эти товарищи боялись меня, как Ягода, и не решались внести коррективы в работу Илинича? Никто этому не поверит. Когда надо было, они сносились через мою голову с т. Ягодой достаточно часто, а т. Слуцкий много потрудился, чтобы доказать Ягоде необходимость избавиться от меня, как человека, откровенничающего с т. Акуловым! Он, Слуцкий, дирижировал на партконференции всей техникой недопущения меня в партком.