Читать книгу "Александр Великий. Дорога славы - Стивен Прессфилд"

Как относятся македонцы к персам? Они презирают их. В их глазах эти щёголи в шароварах, обвешанные золотом, стоят меньше, чем женщины. С другой стороны, и сами персы ведут себя вызывающе. По возвращении в город мне приходится издать и довести до каждого сотника и даже десятника указ, запрещающий беспричинно избивать местных жителей, а также подвергать их публичному унижению. Люди, которых мы победили, не собаки. Но если этот вопрос хоть как-то решается, то праздность и избыток денег начинают разлагать армию в других отношениях.

На двадцать седьмой день я председательствую на играх в честь павших. Пройдя мимо ворот Мардука, я вижу, что улица менял за ними запружена солдатами, среди которых и мой давний знакомый, десятник Дерюжная Торба, нахватавший охапку всякого добра при Иссе. Он и его товарищи стоят в очереди перед столом уличного казначея.

— Что ты там делаешь, Дерюжная Торба? — окликаю я его, подъехав.

— Стою в очереди, о царь.

— Сам вижу, что стоишь. Но что это за очередь?

— Так ведь в этой проклятой стране везде приходится мучиться в очередях. Стоять в очереди, чтобы похавать, чтобы отлить, чтобы тебе заплатили.

Теперь я понимаю, что он хочет взять у здешнего заправилы взаймы.

— Неужели у тебя нет денег, десятник? — спрашиваю я, памятуя о том, что свою долю добычи стоимостью в трёхгодичное жалованье он получил всего двадцать дней назад.

— Всё спустил, — признается малый и указывает на дельца. — И не я один. Многие из нас уже по уши в долгу перед этим мошенником.

Я приказываю десятнику и его товарищам в тот же вечер явиться ко мне в военное казначейство. В назначенный час возле казначейства, как бы случайно прогуливаясь, собирается чуть ли не вся армия.

Как я уже говорил, в македонской пехоте самое маленькое подразделение состоит из восьми солдат. Эти ребята постоянно держатся вместе, по очереди дежурят, исполняют роль «носильщиков», перенося сариссы товарищей, вместе сражаются. Отдыхают и развлекаются они тоже вместе.

— Вижу, вы и деньги спустили все разом, — замечаю я.

— Ага, — признается Дерюжная Торба.

По его словам выходит, что, получив шальные деньжищи, его товарищи решили «расширить свой горизонт».

— Ну-ка выкладывай, каким это манером?

— Вообще-то мы хотели посмотреть город. Поэтому нам понадобился переводчик. Ты можешь это понять. И знаток местных достопримечательностей, чтобы мог показать нам всё самое интересное. Мы нашли обоих в одном лице, причём за умеренную плату. Но ведь не могли же мы ходить по городу оборванцами, как-никак победители. В походе все поизносились, так что новая одежонка да и обувь были нам нужны позарез, иначе неловко перед местными красотками. Толмач и проводник подыскал нам портного и мастера по изготовлению сандалий. Мы, конечно, понимали, что чужака всякий попытается обмишулить, но зять нашего проводника, очень кстати, оказался менялой, и мы позвали его с собой, чтоб нас не дурили. А он каким-то манером завёл нас в «весёлый квартал». К шлюхам, стало быть. Славные там девчушки, просто им малость не повезло. Мы, ясное дело, по доброте душевной решили им помочь, дать им заработать. Ну и попировать с ними, провести время как следует. А шлюшки-то там не какие попадя, они тебе и на флейте сыграют, и танцевать горазды. С такими зазорно сидеть в солдафонском обличье.

Как я понял, в весёлом квартале наших солдат обслужили как вельмож: умастили благовониями, завили им волосы, словно архонтам, выкупали, сделали массаж. Потом закатили пир с лучшими блюдами и винами, причём каждого солдата обслуживал отдельный слуга. Ну а для ночлега им предложили особняк на реке, который они сняли вместе со служками, домоправительницей, привратником и сторожем. Кроме того, наши ребята прикинули, что таскаться по городу в этакую жарищу пешком не больно приятно, а поскольку гуляли они широко и смекнули, что абы где просто так возницу не поймаешь, то наняли на целый день крытую повозку с возчиком и конюхом (должен же кто-то позаботиться о лошадках, покормить их, почистить и всё такое).

— Ну да, — неохотно сознается он под конец, — нас провели как младенцев. Обобрали. Мы ведь ещё и землю купили, причём с домашним скотом.

— Что, никаких скаковых коней?

— Всего-то двух. Но вот другое: трое наших парней женились.

— Только не говори мне, что вы берёте взаймы, чтобы поддержать их семьи.

Я не сержусь на своих братьев и соотечественников, но плохо представляю себе, что в сложившихся обстоятельствах могу для них сделать. Дать им ещё денег? Но это, во-первых, несправедливо, ведь они уже получили причитающееся, а во-вторых, бессмысленно. Сколько ни дай, эти молодцы промотают всё до медяка. Жизнь в Вавилоне предлагает много соблазнов, но, главное, расхолаживает людей. Те, кто не спустил всю добычу, начинают поговаривать о том, чтобы вернуться в края, где всё подешевле, в Сирию или Египет, а то и домой, где, по тамошним меркам, они будут считаться состоятельными людьми. В конце концов я издаю указ о том, что все деньги, потраченные на городские увеселения и выманенные у солдат местными мошенниками, будут возмещены им, драхма в драхму, но только столы армейских казначеев будут установлены на дороге, в четырёхстах стадиях восточнее города. Иными словами, друзья мои, поход продолжается.

Армия соглашается с таким решением: по подразделениям гуляют слухи о том, что в Персеполе и Сузах сокровищ накоплено ещё больше.

Покидая Вавилон, я оставляю Мазея на том же самом посту наместника, который он занимал при Дарии. Прежнюю должность сохраняет и его казначей Багофан, но теперь он будет работать под надзором македонского чиновника. Так же как и Фарнак с Адраматом. Гарнизон города составлен из ветеранов, наёмников и тех, чьи воинские навыки не подходят для будущей кампании, в которой мне потребуются быстрые, мобильные подразделения.

Можно сказать, что наше завоевание пробудило город к новой жизни. Та часть сокровищ Дария, которая была роздана мною солдатам и потрачена ими в Вавилоне, влила свежую струю, превратив застойный пруд городского хозяйства в изобильную реку. Все эти богатства долгое время лежали под спудом, не видя дневного света, а теперь наполняют страну, подогревая деловую активность. Вавилон не знал столь весёлых времён, когда кошельки развязывались столь охотно. Неудивительно, что, когда на тридцать четвёртый день армия Македонии собирается и выступает в путь, многие солдаты испытывают облегчение, а многие местные жители — сожаление. Захватчики уходят, но вместе с ними уходит и нечто великое и неповторимое. Два миллиона горожан выстраиваются вдоль Царского тракта и, охрипнув от криков, провожают марширующие колонны.

К сожалению, нашему уходу предшествует очередная ссора между мною и моими военачальниками. На тридцать третий день мы совершаем поминальный обряд, и я приказываю захоронить пепел сожжённых тел персидских командиров в том же кургане, что и пепел македонцев. Возмущению армии нет предела. В последний вечер нашего пребывания в городе я устраиваю для своих командиров пир в большом пиршественном зале Дария, том самом, где на полу из малахита и мрамора выложена мозаичная карта державы. Но то, что доступ ко мне теперь преграждается евнухами и старые боевые товарищи, прошедшие со мной два континента, больше не могут запросто ко мне подойти, воспринимается ими как оскорбление. Чёрный К лит и раньше бесился при виде того, как я разговариваю с Тиграном, Мазеем или любым другим персом, но в тот вечер, напившись пальмового вина, он уже не может сдерживаться.