Читать книгу "Дети лета - Дот Хатчисон"

– На сей раз ситуация кардинально изменилась.

– Так, да не так.

Протокол. Верно, любое использование агентом огнестрельного оружия влечет за собой расследование обстоятельств в Отделе внутренних расследований – ведь надо убедиться, что он выбрал наилучший вариант действий, что мы не упустили возможности менее жесткого выбора. Да, мне уже приходилось проходить такую процедуру, и почти все время, при всем неудобстве сидения перед сотрудниками Отдела внутренних расследований и объяснений в мельчайших подробностях того, что сделано, в итоге разборка обнадеживала. В каком-то смысле успокаивало несомненное знание того, что ты не только принял правильное – единственно правильное – решение, но твое агентство поддерживает тебя, и все его агенты подотчетны на соответствие высоким стандартам добросовестности и этики.

Сегодня ничего меня не обнадеживало, сегодня все было по-другому.

Рука Вика опустилась мне на колено. Не сжала, просто легла. Привычно теплая и надежная.

В коридоре раздался скрип и стук костылей, и оба мы, повернув головы, увидели, как из-за угла медленно выходит Эддисон. Его верхняя половина выглядела прилично, практически в готовности к продолжению службы – белая костюмная рубашка дополнялась черным галстуком с крошечными разноцветными стразами и черным форменным пиджаком. Вместо брюк, однако, на нем были черные домашние штаны вроде пижамных, старательно отглаженные в безнадежной попытке придать им вид форменных, и черные кроссовки, которые он не надевал со времени церемонии получения звания старшего спецагента. Достаточно широкие штаны так прекрасно скрывали объемистый бандаж вокруг его левой ноги, что несведущий человек даже не подумал бы, что с ней что-то неладно.

Но выглядел Эддисон жутковато. На запястье, выглядывая из-под обшлага, еще желтел пластиковый больничный браслет, а почти недельная темная щетина на лице уже могла сойти за бороду. Резкие морщинки вокруг глаз выдавали его жульничество с приемом обезболивающих.

Pendejo[63], получил пулю всего неделю назад, но черт нас всех побери, если мы попытаемся склонить его к благоразумию. Dios nos salve de idiotas y hombres[64].

– Ты едва не опоздал, – вместо приветствия сообщил ему Вик.

Остановившись перед нами, Эддисон с минуту решал, куда бы ему пристроить костыли.

– Еще бы, – проворчал он наконец. – Похоже, все агенты в нашей конторе бросили работать, чтобы поболтать со мной.

– Выражали радость по поводу твоего возвращения?

– Поучали, как надо теперь жить, – поправил Брэндон, почесывая заросший подбородок. – Уоттс заявила, что мне нельзя доверять, – в том смысле, что в таком состоянии я не способен должным образом позаботиться о себе, поэтому всем и каждому нужно присматривать за мной.

– В ее словах есть изрядная доля правды.

Благодаря такому дружескому поддразниванию, знакомому по множеству подобных наших разговоров, мое напряжение слегка уменьшилось, я закрыла глаза и, прижавшись затылком к стене, позволила их голосам заполнить мои мысли. Мои пальцы, однако, продолжали барабанить по мобильнику. От этого непрерывного движения у меня уже начали ныть запястья, но я не могла остановиться.

Носок кроссовки слегка подтолкнул мою ногу.

– Привет, – сказал Эддисон, – мы с тобой.

– Я понимаю, – ответила я, повысив голос, чтобы придать ему убедительности.

– Ты поступила правильно.

– Я понимаю.

– Мерседес! – выразительно произнес Брэндон и умолк, дожидаясь, когда я посмотрю на него, – такому приемчику этот свинтус научился у Вика. – Мы же с тобой.

Я сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух, повторила эту операцию, на сей раз сосчитав от десяти.

– Я понимаю, – наконец выдавила я, – мне просто…

– Может, это поднимет настроение? – поинтересовался новый голос, и Эддисон, от неожиданности пошатнувшись, едва успел поддержать себя костылями.

Рядом с ним с кроткой улыбкой стояла Стерлинг, держа картонку с четырьмя горячими напитками.

– Колокольчики, – в очередной раз ворчливо пообещал Эддисон, – я повешу на тебя колокольчики.

– Обещания, обещания, – пропела Элиза, вручив Вику стаканчик, источавший сильный аромат черного кофе с ореховыми сливками, а мне – нечто с густым запахом шоколада. – Я предвидела, что ты будешь сегодня дергаться, – заметила она, пожав плечами, – но ежели ты предпочитаешь кофе, мы можем поменяться.

– Нет, горячий шоколад пользителен. Горячий шоколад… – Моя рука, свободная от стаканчика, продолжала упорно постукивать по мобильнику, заячье сердчишко практически разрывалось от страха. – То, что надо. Спасибо тебе.

– Один из них для меня, верно? – Эддисон глянул на два оставшихся в картонке стаканчика.

– Да, черный, как твоя вечерняя душа. Ты сможешь выпить его, как только нас запустят в зал.

– Без кофеина? – спросил Вик.

– Я побеспокоилась бы о кофеине, – опять пожав плечами, сказала Стерлинг, – если б он принимал лекарства; но поскольку он их игнорирует…

– Я принимаю лекарства! Вик, не смотри на меня так огорченно, я принимаю их.

– Не все-е-е, – распевно проговорила Стерлинг, и по замечательному взгляду, исполненному обиды за столь коварное предательство, что Эддисон бросил на нее, я заподозрила, что именно она вытащила его из больницы. И также, подозреваю, не сообщила, какую цену ему придется заплатить за это.

– Я приму обезболивающие, когда мы переживем этот день, но мне, знаете ли, не хотелось пускать слюни и нести бред, давая показания в зале совещаний. – Брэндон потянулся за ближайшим стаканчиком, но Стерлинг отвела картонку подальше.

– И как же ты будешь пить его с костылями?

– Я видел, как это делаешь ты.

– У тебя не то телосложение, чтобы выполнить такой трюк.

Кончики ушей Эддисона заметно покраснели, и он бросил быстрый взгляд в оба конца коридора, проверяя, нет ли лишних ушей.

– В чем проблема? – ехидно спросил он. – Я же стараюсь ограничиться одним семинаром в год по сексуальным домогательствам.

– Хватит ребячиться, – пробасил Вик.

Эддисон вспыхнул, но подчинился. Стерлинг не стала утомлять себя негодующими взглядами; даже после своих наиболее ехидных и двусмысленных выпадов она с легкостью принимала такой невинный вид, что никому и в голову не могло прийти, что она имела в виду нечто дурное. Сегодня впервые Элиза явилась на работу, добавив живости цвета к своему обычному строгому наряду, и выбранная ею ярко-синяя блузка великолепно подчеркивала синеву глаз. Это тоже цвет силы, в отличие от мягких или женственных оттенков, но я обрадовалась, что она наконец почувствовала себя достаточно комфортно, чтобы отказаться от суровой черно-белой гаммы.