Читать книгу "Дань кровью - Виктор Юнак"

Но не судьба была в этот раз отличиться многим османам. Каждый пятый из них валился наземь замертво, сраженный сербским оружием. Все ближе продвигались ратники Лазаря к Муратову шатру. Вот уже и янычарский полк Хасан-аги вступил в бой. Янычарское дело особое — за их спинами находился сам падишах. Они были тем последним кордоном, пройдя который враги могли нанести непосредственный удар их повелителю — падишаху Мурату. Потому и дрались они всегда с особой яростью. Потому и не бывало пленных среди янычар — они предпочитали смерть позорному рабству.

Саид бился за троих. Он уже даже не считал тех, кто падал, поверженный его мечом, а затем саблей, — устал и сбился со счета. По двое, по трое сербов наскакивало на него, но он был неустрашим. Он замаливал прошлые свои грехи — чем больше от его руки падет гяуров, тем быстрее Аллах забудет его вину. Ни меч, ни кривая сабля не выдержали накала боя, они сломались раньше человека. У него оставался лишь один ятаган, тот самый, посланный ему рукой всевышнего (а может, шейха Ибрагима?). Едва Саид взялся за его рукоять, по полю пронеслось известие — погиб Хасан-ага. На мгновение Саид замер, но этого мгновения было вполне достаточно, чтобы рядом с ним оказался сербский всадник, размахивавший страшным шестопером. Спасения, казалось, уже не было. И тут, в последний миг, будто рука всевышнего толкнула Саида под передние ноги коня. Проскочив между ними, он схватил коня за уздцы и, собрав последние силы, резко потянул их на себя. Конь жалобно и испуганно заржал и, согнув передние ноги, перекувырнулся через голову. Всадник оказался на земле с придавленными ногами. Всего несколько секунд — и отрубленная голова его откатилась далеко в сторону. Саид продолжал битву.

Старший сын Милицы Джюра в семнадцать лет стал дружинником Стефана Мусича. О силе Джюры ходили легенды. Но на всякие подобные байки он не обращал внимания, не считая нужным ни отвергать их, ни подтверждать. Как бы то ни было, среди дружинников Стефана он считался самым сильным и надежным. И Джюра никому не собирался уступать этого звания. Бой длился уже более трех часов, а он не ведал устали. Он, казалось, своим личным примером подтверждал легенды о храбрости и силе сербов. Не один десяток османских голов срубил меч Джюры и еще столько же оглушил удар его булавы.

Судьбе было угодно, чтобы братья встретились через много-много лет именно здесь, на поле брани, но только по разные его стороны. Они медленно, но неотвратимо приближались друг к другу, и не было силы, могущей воспрепятствовать их встрече. Впрочем, помнили ли они друг о друге?

И вот клинки их скрестились. На миг воины застыли, но этот миг — глаза в глаза, — казалось, длился целую вечность. Клинки вправо, клинки влево, попытка удара, но противник увернулся. Снова все сначала — влево, вправо, удар. Дрались с особым остервенением, поняв, что они достойны друг друга и что для одного из них этот поединок окажется последним. Вправо, влево, вправо, влево, замах — и клинки снова скрестились, и, казалось, не было уже силы, способной оторвать их друг от друга. Неожиданно рука у Джюры задрожала, и Саид яростно стал прижимать ятаганом меч противника к его телу. Но, перейдя к силовому давлению, янычар на какой-то миг потерял равновесие, и этого было достаточно Джюре, чтобы перехватить инициативу. Он сделал шаг в сторону и, не давая ятагану Саида соскользнуть со своего меча, пригнул его к земле. Чтобы не упасть самому, Саид отпустил рукоять и ятаган упал. Безоружный янычар разогнулся и бесстрашно посмотрел на своего противника. Он готов был принять смерть с честью, он искупил ее многими трупами сербских ратников. Но Джюра медлил. Он вглядывался в лицо своего противника и что-то до боли родное показалось ему в нем. Особенно эта горошина родимого пятна над правой бровью. К своему удивлению, и Саид уловил во взгляде слегка прищуренных глаз серба какую-то особую, только ему, Саиду, известную и понятную родственную близость. Боясь поверить в это чувство, Саид прикрыл глаза. Но и Джюра тут же отбросил все сомнения: это бред, этого не может быть. Он поднял свой меч, но тут же опустил его — безоружного даже на поле боя он убить не мог. Кончиком меча он поддел янычарский ятаган и подбросил его. Саид поймал его на лету, и поединок начался снова. Всего какую-то минуту длилась эта пауза, но перед врагами-братьями она проползла вечностью. И за эту вечность они накопили новую силу и с новой яростью начали бой.

После очередной попытки Джюры разрубить своего противника Саиду удалось отвести его меч в сторону, и, помогая себе свободной рукой, он оттолкнул Джюру. Чтобы удержаться на ногах и не упасть, тот вынужден был повернуться на какое-то мгновение спиной к янычару. Саид чувствовал, что силы окончательно покидают его. Левая рука его была изранена. Из носа неожиданно пошла кровь. Наступали последние минуты его жизни, и Саид это очень явственно ощутил. Стоит только его противнику снова повернуться к нему лицом, поднять свой меч, и все… Нет, нет, этого нельзя допустить. Дикие человеческие законы таковы: если ты ради спасения своей жизни не можешь одолеть своего врага силой, сокруши его коварством.

Саид, обхватив рукоять ятагана двумя руками, резким взмахом занес его над Джюрой. И в тот момент, когда Джюра начал поворачиваться, страшной силы удар поразил его. У Джюры потемнело в глазах, но он еще какое-то время держался на ногах. Когда пелена слетела с его глаз, в его памяти быстрой молнией промчались картинки детства, высветлившие лик и его младшего брата…

— Это ты, Иван… Вот и встретились, брат.

Джюра рухнул замертво на землю, а дрожащие, в запекшейся крови губы Саида тихо прошептали:

— Джюра, Джюра, Джюра…

Он опустился перед братом на колени и впал в забытье от усталости, потрясения и потери крови.

Сражение у Плочника закончилось полной победой князя Лазаря. Мурат был разбит наголову. Едва ли десять тысяч османов (из шестидесятитысячного войска) спаслось бегством. После этого поражения впали в немилость султана многие военачальники и даже великий визирь Али-паша. А тут еще восстание в Карамании…

Возможно, самой роковой ошибкой князя Лазаря стало то, что он не воспользовался плодами своей победы и не развил успех, вернув себе только Ниш. Ему бы по следам Муратового воинства ворваться в Эдирне и отбросить османов за Босфор. Но он, исполняя союзнический долг, принялся помогать Твртко в борьбе с Венгрией.

Сербские отряды собирались в Мачве, переправлялись через реку Саву, приток Дуная, и помогали повстанцам в Среме и Славонии. В начале этой борьбы Лазарю сопутствовал успех. Ему удалось занять даже Белград.

Впрочем, не забывал князь и о вооружении своего войска. При посредничестве дубровницкого властелина Франко Бавжелича Лазарь пригласил к себе Милоша Радославича, чтобы тот изготовил для Сербии не только самострелы, но и пушки.

49

Даже луна в эту ночь куда-то пряталась, боясь осветить страшную картину, оставленную на поле брани двумя ратями. Жирные, объевшиеся мертвечиной вороны валялись среди убитых, переваривая пищу. Только стоны раненых пронзали эту черную глушь, да тихое ржание коней, потерявших своих хозяев, нарушало тишину.

Саид поднял голову. Вокруг ни живой души. С трудом он встал. Попытался вспомнить, что с ним произошло. А когда вспомнил, внезапная боль пронзила сердце. Только сейчас Саид осознал, что убил родного брата, убил подло, не дав тому шанса защищаться, в то время как тот не посмел поднять меч на безоружного. Что же делать? Саид склонился над братом, обхватил его голову руками, пытаясь в беспросветном мраке различить черты его лица. Постепенно в нем зарождалась, росла и крепла мысль — необходимо тело Джюры доставить домой, в родное село и там предать его земле. Он вспомнил, что от того самого плато до этого поля не больше трех-четырех конных переходов, а от плато до села — рукой подать. Вся проблема в том, где достать коня. Впрочем, и это было не так уж трудно — после битвы по полю разбрелось множество коней. Главное, успеть до рассвета. Ночь была союзником Саида. Заметив место, где лежал Джюра, Саид бросился к ближайшему мирно пасшемуся коню. Схватил его за поводья. Конь, почуяв чужого, недовольно заржал и подался назад, потащив за собой Саида. Тот дружелюбно и успокаивающе зашептал и погладил коня по морде: