Читать книгу "Геродот - Игорь Суриков"

Тем не менее неточности в конкретных деталях не могут опровергнуть сам факт посещения Геродотом Македонии — либо в конце правления Александра I, либо при его сыне. Дружественное отношение историка к македонским правителям налицо. Скорее всего, он бывал в их стране, собирая материал для своего исследования. Македония имела самое непосредственное отношение к теме Греко-персидских войн: она была под владычеством Ахеменидов, через нее проходили войска Ксеркса на Элладу. В ней жили люди, которые, несомненно, могли много интересного рассказать Геродоту о былых войнах и походах.

По бескрайним просторам Востока

Поставив целью описать великий конфликт Запада и Востока, эллинов и «варваров», Геродот, конечно, не мог ограничиться путешествиями по европейским землям. Он просто обязан был отправиться на Восток, погрузиться в таинственные глубины Азии.

Весь Ближний и Средний Восток на протяжении жизни «Отца истории» находился в составе грандиозной державы Ахеменидов. По крайней мере часть азиатских поездок Геродота должна была происходить ранее 449 года до н. э., когда был подписан Каллиев мир и завершились Греко-персидские войны. Было ли вообще возможно, чтобы в период военных действий персы позволяли греку свободно разъезжать по подвластным им территориям?

В наше время такого путешественника остановили бы еще на границе. Но даже если допустить, что он все-таки смог проникнуть в пределы недружественной державы (а это могло бы у него получиться только тайным образом), то ему либо пришлось бы постоянно скрываться, либо его очень скоро схватили бы и интернировали как шпиона.

Допустим, в Античности проблема въезда в другое государство не стояла в связи с отсутствием маркированных границ, застав и документов, удостоверяющих личность. Попасть из Ионии в персидские земли потаенной горной тропой не составляло никакой сложности. Но Геродот, передвигаясь по восточным областям, явно ни от кого не прятался; напротив, он повсюду действовал в своей излюбленной манере: беседовал с людьми, расспрашивал, собирал материал.

Войны Древнего мира не имели тотального характера. Существовало четкое представление о том, что война войной, а жизнь должна продолжаться. Враждующие войска могли сходиться в ожесточенных схватках, а чуть ли не в двух шагах всё шло своим чередом: крестьяне обрабатывали землю, ремесленники занимались привычным трудом, торговцы везли товар на продажу… Каждый делал собственное дело. Делом воинов были битвы, и это отнюдь не отменяло дел всех остальных слоев населения.

Правда, подобный подход был характерен скорее для древневосточных реалий. Уже в мире греческих полисов наблюдалась большая «тотальность» войн. Это и неудивительно: в Элладе не существовало специальной прослойки воинов, поскольку армии являлись полисными ополчениями. Потенциальным воином считался любой гражданин, независимо от его «мирной» профессии. Соответственно, во время вооруженного столкновения в любом взрослом мужчине, встретившемся на территории враждебного государства, видели противника.

Отношение же персидских царей к мирным жителям в военное время очень ярко предстает в одном эпизоде, переданном в «Истории» и произошедшем в 480 году до н. э., когда Ксеркс начал свой поход на Элладу и переправлял войско из Азии в Европу через пролив Геллеспонт: «В Абидосе царь увидел, как проходили через Геллеспонт корабли с грузом зерна из Понта на Эгину и в Пелопоннес. Приближенные царя, заметив, что это вражеские корабли, хотели их захватить и смотрели на царя, ожидая его повеления. На вопрос Ксеркса, куда плывут эти корабли, приближенные отвечали: „К твоим врагам, владыка, с грузом хлеба“. Тогда Ксеркс сказал им: „Разве и мы не плывем туда же, куда и они, и не везем с собой хлеб и остальное продовольствие? Какой же вред от того, что эти люди доставляют нам хлеб?“» (VII. 147). То есть царь запретил своим подчиненным заниматься грабежом и мародерством по отношению к греческим купцам. Причем этим царем был Ксеркс, который вообще-то у Геродота не предстает образцом справедливости и милосердия, а, напротив, изображен как один из самых сумасбродных и деспотичных персидских монархов. Незадолго перед тем, например, историк рассказывает об одном страшном случае, связанном с Ксерксом.

Когда тот проходил с войском через Лидию, богатый лидиец Пифий преподнес ему в дар колоссальную сумму денег — две тысячи талантов серебра и четыре миллиона дариков золота[58] — почти всё, что у него было. Владыка от дара великодушно отказался, но дарителя всячески восхвалял (VII. 28–29). Осмелевший лидиец, видя такую благосклонность Ксеркса, через несколько дней решился обратиться к нему с просьбой: «Владыка! У меня пять сыновей. Им всем выпало на долю идти с тобой в поход на Элладу. Сжалься, о царь, над моими преклонными летами и освободи одного моего старшего сына от похода, чтобы он заботился обо мне и распоряжался моим достоянием. Четырех же остальных возьми с собой, и я желаю тебе счастливого возвращения и исполнения твоих замыслов» (VII. 38).

Казалось бы, почему не выполнить просьбу человека, только что совершившего такой верноподданнический поступок? Тем более что от отсутствия одного воина персидское войско уж точно не пострадало бы. Но Ксеркс страшно разгневался: «Негодяй! Ты еще решился напомнить мне о своем сыне, когда я сам веду на Элладу своих собственных сыновей, братьев родственников и друзей?.. Ныне, когда ты выказал себя наглецом, ты все-таки не понесешь заслуженной кары, но меньше заслуженной. Тебя и четверых твоих сыновей спасает твое гостеприимство. Но один, к которому ты больше всего привязан, будет казнен» (VII. 39). Вот уж воистину ничем не мотивированная жестокость! А ссылка на то, что царь-де и сам ведет с собой на войну своих сыновей, более чем странна: он-то делал это по своей собственной воле, а не по чужому приказу. Но Ксеркс этим не ограничился: казнь, постигшая ровно ни в чем не виновного юношу, была еще и страшной. «Царь тотчас же приказал палачам отыскать старшего сына Пифия и разрубить пополам, а затем одну половину тела положить по правую сторону пути, а другую по левую, где должно было проходить войско. Палачи выполнили царское повеление, и войско прошло между половинами тела», — бесстрастно замечает историк (VII. 39–40).

И такой владыка тем не менее пощадил греческих купцов. Значит, это было нормой, неписаным законом: мирных чужеземцев обижать не следовало.

Не менее характерно, кстати, и поведение самих купцов. Идет война не на жизнь, а на смерть, через Геллеспонт переправляется огромное персидское войско, а они в это самое время плывут по тому же Геллеспонту у всех на виду, как ни в чем не бывало, а не пережидают в какой-нибудь укромной гавани. Видимо, опасности для себя они не видели. Но, может быть, они просто еще не знали о начале похода Ксеркса и случайно попали «на рожон»? Не похоже. Среди купцов все новости распространяются быстро, а персидский царь собирал свою армию и готовился к вторжению так долго, что только глухой мог об этом не услышать.

Даже в заведомой ситуации давно идущих военных действий греческие хлебные торговцы всё равно продолжали плавать в Черное море и обратно. Об этом известно в том числе и из Геродота. Вот очередной эпизод, относящийся ко времени Ионийского восстания. Милетский авантюрист Гистией, желая «половить рыбку в мутной воде», отправляется на Лесбос и снаряжает там восемь триер. Они «отплыли с Гистиеем в Византий. Потом они заняли крепкую позицию и стали захватывать все идущие из Понта грузовые корабли, кроме кораблей тех городов, которые изъявили готовность подчиняться Гистиею» (VI. 5). Византий, расположенный на берегу узкого пролива Боспор, представлял собой идеальное место для подобного разбоя. Но главное в рассказе то, что в условиях персидской карательной операции против ионийцев, когда в Эгейском море действовал мощный ахеменидский флот, а на побережьях — крупная армия, купцы, несмотря ни на что, продолжали плавать. В конце концов опасность пришла к ним не от «восточных варваров», а от собрата-грека.