Читать книгу "Архипелаг Исчезающих Островов - Леонид Платов"

— Каково, товарищи?

— Лучше и быть не может!

Однако не прошло и десяти минут, как Арктика ринулась в контратаку.

Мы ощутили это по содроганиям палубы под ногами. Все труднее давалось ледоколу продвижение вперед. С разгону он бросался на лед, давил, мял его, отходил назад, беря новый разгон, и все же рывки становились все короче и короче. Резко упала скорость.

— Идем два узла, — доложил Сабиров Андрею. Тот молча вглядывался в лед.

Действие опреснителей кончилось. Слой теплой воды, приподнятый на короткий срок, снова опустился вниз. Льды окрепли, придвинулись к кораблю. Опять сверкнуло над нами белесое, “ледяное” небо.

— Ну же, “Пятилеточка”! — услышал я жалостное бормотанье. — Нажми, милая! Нажми! Еще разок, еще! Расстарайся, пожалуйста!..

Я оглянулся.

Сабиров, стоявший рядом, побагровел и закашлялся. Это он бормотал, в самозабвении обращаясь к родному кораблю, как к человеку.

— Третий залп, Алексей Петрович, — сказал Андрей не оборачиваясь. Брови его были упрямо сдвинуты.

Теперь Федосеич не мешкал. Он сразу же двинул корабль на льды, спеша использовать драгоценное время прогрева, с боем отвоевывая каждый метр пути.

Васечка Синицкий доложил Андрею, что в районе микроклимата возник местный циклоп. Ветры помогали нам. Вихрь растаскивал льдины в разные стороны, расширял искусственную, созданную нами полынью.

— Над Землей Ветлугина обычно зона антициклонов, — сказал Андрей. — Льды грудятся туда, концентрическими кольцами окружают землю. Надеюсь, что циклон поможет взломать этот ледяной пояс.

По его приказанию, я дал четвертый залп, почти непосредственно за третьим, чтобы “подбросить дровец в циклон”, как пошутил Васечка.

Плохо было то, что навалило туман. Федосеич включил прожекторы, усилил наблюдение, отправил на бак впередсмотрящих. Видно было на расстоянии не более кабельтова27.

У аппарата с опреснителями остался Вяхирев. Меня Андрей отправил в рубку к эхолоту.

Зигзаг эхолота был пока что удручающе однообразным. Линия бежала но квадратикам кальки, чуть, заметно изгибаясь.

В штурманской рубке было тихо. Только часы мерно тикали да шелестела бумага. Все было так знакомо, так буднично, словно бы мы и не находились уже внутри “белого пятна”. Вошли, прорвались!..

На пороге появился Андрей:

— Ну как, Леша?

— Без перемен. Глубины неизменны…

Глаза у Андрея были очень красные, воспаленные. Он не говорил таких слов, как “крепись”, “мужайся”. Просто молча стоял над вращающимся валиком эхолота и смотрел на меня. Слова? К чему были слова? Мы как бы мысленно обменялись рукопожатием.

— Продрог? — спросил я.

— Нет. Просто так… Пришел перекинуться словечком.

— Как жаль, что туман! — сказал я.

— Что ж, Маре инкогнитум, море тайн, море тьмы, — улыбнулся он. — Вот что, Леша! Я посижу у эхолота, сменю тебя. Прилег бы хоть на четверть часа… До земли еще далеко.

— Ну, что ты! Я только поднимусь на мостик, погляжу, как там, и сейчас же назад…

Пока я был в рубке, туман сгустился еще больше.

Он обступил корабль со всех сторон. Изредка в разрывах тумана, как в колодце, мелькало наверху чистое небо. С бака доносились монотонные возгласы впередсмотрящих:

— Слева по борту льдина!

— Прямо по борту разводье!..

Из тумана шагнул ко мне силуэт и сказал голосом Сабирова:

— Ну и погодку смастерили! Тепло, а не видно ничего! На эхолот только и надежда. Не выскочить бы на мель, Алексей Петрович!.. — Заглянув мне в лицо, он добавил: — Отдохнули бы!

Я отрицательно качнул головой.

— Хоть на скамеечку присядьте…

Я присел на скамью, прислушиваясь к успокоительно-равномерному пощелкиванью тахометра.

За плечами рулевого и спицами штурвала видны были ломающиеся и уходящие в воду льдины.

Впечатление было такое, будто плывем под водой. В столбах света неслись впереди дрожащие водяные капли. Прожекторы вырывали из мглы то края ледяных полей, то тускло отсвечивающую черную тропинку разводьев.

И вдруг на мгновенье почудилось, что я в Весьегонске…

Плохо видно в струящемся сумраке воды. Стебли кувшинок перегораживают улицу, как шлагбаум. Бревенчатые низкие дома оплетены водорослями. Стайки рыб мелькают в черных провалах окон.

Ну конечно, как же иначе! Ведь это нижняя слобода, а она затоплена, ушла на дно!

Мне нужно добежать до Петра Ариановича, который ждет меня, по не могу сдвинуться с места. На полусгнившем деревянном тротуаре сидит передо мной огромная жаба.

Устало закрывая и открывая глаза, она спрашивает голосом дядюшки:

“Искать острова в тумане? А иголку на полу?..”

“Что — иголку?”

“Иголку в темной комнате пробовал искать?..”

Нет, разве это жаба? Это торос, похожий на жабу. Форштевень “Пятилетки” медленно наплывает на него, придвинулся вплотную, смял, раздавил!

Делаю усилие, вскидываю голову. По-прежнему в свете прожекторов колышется туман впереди, палуба подрагивает под ногами…

Наверное, я очень устал за эти дни, потому что тотчас же снова заснул.

Мне привиделось, что я лежу в своей каюте. Ко мне входит на цыпочках Петр Арианович. Хочу встать, но он садится на краешек койки, большой теплой ладонью ласково проводит по моему лицу.

“Как ты устал, Леша! — говорит он. — И постарел… Глаза по-прежнему твои, а морщинки у рта чужие. Жаль будить тебя, но… вставай! Надо вставать, Леша! Эхолот показывает семь метров!”

Он тряхнул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел, что не Петр Арианович, а Андрей стоит передо мной.

— Вставай! — настойчиво повторил Андрей. — Эхолот показывает семь метров под килем!..

Корабль стоял на месте. Два неподвижных пучка света уперлись в серую стену впереди. Что там? Острова или мелководье?..

— Ну и туман! — хрипло сказали внизу, с палубы. — Хоть режь его ножом! Не берут прожекторы.

— Солнца надо ждать, — ответил кто-то рядом и нетерпеливо вздохнул…

Прошло полчаса, и взволнованные возгласы возвестили, что туман расходится. Поднявшийся ветер трепал, рвал на части, рассеивал тяжелые серые складки.

Мы были уверены, что земля совсем близко, и все же она открылась внезапно, будто всплыла из воды.

В объективе бинокля, освещенные лучами солнца, падавшими сквозь облака, как светлый дождь, чернели пологие склоны с темно-бурыми пятнами мха.