Читать книгу "Тихая Виледь - Николай Редькин"

LXIX

Итоги собрания подвел Федор Степанович.

Закинув назад рыжие, с сединой, волосы, он говорил ровным бесстрастным голосом, что процесс ликвидации колхоза может затянуться на месяцы, хозяйство будет считаться существующим до тех пор, пока оно будет значиться в государственном реестре предприятий. Ликвидационная комиссия, возглавляемая Ильей Ивановичем Гомзяковым, должна известить орган, регистрировавший колхоз, о принятом сегодня решении.

– Так что, Илья Иванович, за работу! – подбодрил он смущенного электрика и продолжил: – Мы сегодня много бранились, ссорились. Я думаю, нам надо простить друг друга, забыть распри, начать работать. У нас есть земля. Родная земля. А ничего дороже ее нет.

Он пожелал успехов новым хозяйствам, выразил уверенность, что работать они будут в тесном сотрудничестве. И закрыл собрание. Последнее в истории колхоза.

Народ расходился без чувства обреченности и уныния: большинство определило свое будущее – устроилось в крестьянско-фермерские хозяйства.

– Жись худая, так хоть колхоз похоронили ладом, – зубоскалил Серьга Петрушин.

И на него не шикали. Даже кто-то смеялся. Только неопределившиеся продолжали громко браниться с заднегорцами, укравшими у них председателя.

– Эвон как все перевернулось-то… – говорила Дарья очкастой девице. – Переворот жизни. Настоящий переворот.

– Вы говорили – притужальник, – слабеньким голоском молвила очкастая.

– Ишь, не забыла! – похвалила Дарья. – Притужальник, милая, он самый и есть… – Она поднялась, опираясь на руку Алексея. – Пойдем-ко, Лешенька.

Но у выхода из зала она остановилась и погрозила бадожком в сторону председательского стола, вокруг которого толпился еще народ, и рыжий Федор Степанович объяснял что-то низкорослому Илье Ивановичу.

– Говорила я вам! – только и сказала Дарья.

Никто не понял (не все и слышали), что именно (и когда) говорила эта старуха. Только Алексей, знавший историю Дарьи, понял значение произнесенных ею слов…

LXX

Вечером Алексей рассказывал Насте, как сводил Дарью в контору. Никогда прежде не бывавший на колхозных собраниях, он был полон впечатлений.

– Утром, как ты и просила, я зашел к Дарье. – (У Алексея не было первого урока). – Занес ей хлеб, молоко… Посидели с ней. Поговорили. Спрашивала Дарья, что нового в селе. Сама же никуда не ходит. Ничего, говорю, особенного. Ну, разве что собрание в колхозе… Я удивился, что она заинтересовалась. Надо, говорит, сходить. Я, честно говоря, и значения этому собранию не придал. Ну, собрание и собрание. Сколько их уж было. А в Дарье как что-то включилось – вот надо ей сходить, и все тут! Да вот, говорит, хоть и недалеко до конторы, но одна не добреду. Пришлось мне из Дома ветеранов в школу звонить, отпрашиваться – и проводить Дарью на собрание. Ну что ты таращишь глазки свои ясные? Не мог же я Дарье отказать. Ну не верила она, что собрание последнее. И вот приволоклись мы, как два чокнутых, – собрание уже шло. Сели с краю, у стены. Я думал, на нас хоть кто-нибудь обернется, спросит, чего мы тут расселись. Но страсти уже кипели. На нас даже никто внимания не обратил. Ну, разве что корреспондентка. Рядом с нами сидела. Как ее? На празднике деревни она была. Светлана Бебякина. Очкастая такая. Зануда, видимо, ужасная. Вид у нее такой, занудливый…

Настя слушала-слушала муженька и вдруг сказала:

– Ох и досталось, наверное, ему… И Алексей понял, кому.

– Да, в общем-то, ему несладко было. Но ты не переживай. У колхоза теперь новый председатель!

– Как это – новый? Отец что же, сдал-таки дела? – изумилась Настя.

Алексей растерялся (Настя, выходит, ничего не знает?):

– Да нет, не сдал. Он, как я понял, теперь глава фермерского хозяйства «Заднегорское».

– Ничего не понимаю. Когда это он успел стать главой?

– Вчера. Так объявлено, по крайней мере, было. Да, да! Но ты не дослушала – председатель-то теперь знаешь кто? – Алексей сделал паузу. – Да брат твоей матушки, Илья!

Настя широко открыла глаза: удивление стояло в них.

– Если б ты видела, как долго его уговаривали! – продолжал Алексей. – Ничего подобного я нигде никогда не видел! Он даже вспотел от этих уговоров! Все как насели на него – а он ничего сказать не может!

– Бедняга, – пожалела Настя Илью.

– Но ты еще не знаешь, чем все кончилось! Овацией! Тебе не всегда так на концертах твоих аплодируют, как электрику Илье аплодировали! Все дружно за него проголосовали и захлопали! Представляешь, до этого бранились, ругались – а тут единодушные, продолжительные аплодисменты!

– Конечно, сгрузили на бедного мужика такую ношу.

– Да он не председатель колхоза, а председатель ликвидационной комиссии. В общем, ликвидировать все это будет. Продавать – что у них там еще есть – выплачивать долги и так далее. И главы новых хозяйств входят теперь в его комиссию, все будут под его началом работать: Федор Степанович – знаешь такого? – Игнат Петрович, Владимир Николаевич…

– Бедный папочка! В райкоме Воронин занял его кресло, в колхозе – электрик…

– А по-моему, он доволен, что наконец все закончилось. Далеко идущие планы Игната выкачать из нашего края лес успехом не увенчались. Не думаю, что крестьянско-фермерским хозяйствам позволят торговать лесом. Что-то все-таки определилось…

Настя вскочила, не дослушав.

– Я к мамочке. Пригляди за Боренькой. Он только что поел… Вон какой довольный. Улыбается. Вот кому хорошо! Чему радуешься, Боренька?

Настя выбежала из квартиры.

Влетела к «предкам», которые уже обсуждали последние события.

– Папочка, – начала Настя с порога, – ты же обещал мне, что отойдешь от дел и…

– У меня, Настя, сейчас будет небольшое хозяйство, – оправдывался папочка. – Будем обустраивать Заднегорье. Ты же хотела, чтобы деревня возродилась. Пашня там не худая. Сенокосы…

– Но ты уже не молодой, чтобы все заново… – Она села рядом с ним.

– Я не мог оставить людей, Настя. Я не мог их кинуть.

И она поняла его:

– Ты не побежишь в кусты. Будешь драться. Как дед. Он усмехнулся. Погладил ее по голове.

LXXI

В двадцатых числах мая произошло еще одно событие, взволновавшее молодое семейство Осиповых. Однажды после уроков Алексей ворвался в квартиру с криками:

– Настенька, я сделал это!

Он был настолько счастлив, что в первую минуту не мог выговорить, что именно такое он сделал.

Осыпал недоумевающую Настю поцелуями. Повалил ее на диван, а она, ничего не понимая, слабо оборонялась.

– Но я, вообще-то, собираюсь на репетицию. И Бореньку уже отнесла маме.