Читать книгу "Белая свитка - Петр Краснов"

– Какой Термидор! Просто какая-нибудь чекистская насмешка.

Из толпы выдвинулись большие блестящие круглые очки и показалась растрепанная ассирийская борода на худом изможденном лице академика Бранденбурга. В выпуклых стеклах очков огнями играли отражения ламп.

– Позвольте-с! – картаво кричал он. – Он прав… Господа, он прав… Я, в сущности, всегда говорил, я всегда указывал, что наука аполитична. Ученому нет дела до власти. Ему все равно, коммунисты или кто хотите… Ученые служат науке. Академия создана для науки. Вне науки нет академии… А когда мы выходим из своих ученых кабинетов, мы становимся обычными людьми, мы идем, так сказать, за жизнью и нам все равно, кого славословить и величать. Разные Третьяковские и Ломоносовы воспевали какую-нибудь императрицу Екатерину, – запутался он в словах и забрызгал кругом слюнями… – Нам, советским академикам, досталось воспевать Владимира Ильича Ленина, а потом Сталина. Если надо, будем и Троцкого. Если прикажут, будем слагать дифирамбы и Государю, кто бы он ни был. Вопросы администрации не касаются науки… Наука прежде всего, повторяю, аполитична… А люди должны быть тактичны и своим тактом…

– И гибкой спиной, – подсказал кто-то сзади.

– И гибкой спиной, – машинально, не думая, повторил Бранденбург, – отстаивать право науки… право науки…

– На паек.

– Позвольте, товарищ, вы меня перебиваете… Право науки быть наукой, как мне кажется…

Старушка Пучинкина, член Уисполкома, старая революционерка, в сбитой старомодной шляпчонке на редких стриженых волосах, добралась через толпу до Бархатова, схватила его за пуговицу пальто и визжала, брызгая ему в лицо:

– Товарищ Бархатов!.. Николай Павлович!.. Что же это? Потрудитесь дать объяснение… Кто это, по-вашему?.. Кто?

Вдруг в памяти Бархатова прошло вчерашнее совещание у него за чашкой чая на проспекте Красных Зорь. Внезапно свет озарил туман его мыслей, и он ответил сиплым, срывающимся, простуженным голосом:

– Белая Свитка.

12

Ольга Вонсович, по паспорту Варвара Коваль, вторую неделю жила в маленькой квартире, на втором дворе, на Разъезжей улице, в Петербурге.

Все было сделано как по писаному. Ольга была поражена организацией дела и знаниями того, кто так неожиданно прилетел в Боровое из Москвы.

С луга, где приземлился, он прошел в школу и там всю ночь отдавал приказания старшим партизанам Борового. Была в школу позвана и Марья Петровна. Потом потребовали список всех женщин Борового.

На рассвете Белая Свитка улетел на аэроплане. Ольга видала – на белых крыльях серебряной цикады ночью кто-то поставил красные пятиконечные звезды и нарисовал серпы и молоты. На аэроплане были поставлены буквы и номера… Он был, как всякий советский аэроплан, и все-таки казался Ольге особенным.

– Ну, Олюшка, – сказала Марья Петровна. – Конец Боровому.

– Как конец?..

– Новая дана всем задача.

– Какая?

– Каждый про то сам знает. Тебе, Олюшка, ехать со мной в Минск к одному человеку, а там дальше увидим.

Тою же ночью санями пробрались в Минск. Везший их партизан, одетый крестьянином, остановился на базарной площади. Там к ним подошел человек в черном старом пальто и молча вынул из кармана газету. Газета была английская: «Times». Марья Петровна доверчиво подошла к этому человеку. Он повел Марью Петровну и Ольгу в город и на одной улице ввел в небольшой деревянный дом.

Марья Петровна первой прошла в комнату. Ольга осталась дожидаться в прихожей на деревянной кленовой скамье. Прошло около часа, пока Марья Петровна вышла.

– Теперь тебе, Олюшка. Ну и дела. Прямо сказать, непостижимо… – прошептала она Ольге.

– Пожалуйте, – раздался из-за двери голос.

– Ступай, ступай Олюшка.

Марья Петровна мелким торопливым крестом перекрестила Ольгу.

Ольга вошла. Обыкновенный деловой кабинет провинциального, Ольга сказала бы, адвоката. Большой письменный стол, боком к окну. Вдоль стен шкапы с зелеными картонами и папками. Видимо, мелкое советское учреждение, каких много насажено рабоче-крестьянскою властью. Над шкапами ярлыки – «Губстатотдел», «Демография», «Стат. народ. образ»… «Эконом. стат.», «Стат. коммун. хоз», «Стат. труда»… и с обратной стороны двери плакат – «Устатбюро».

Гипсовый Ленин змеил свою отвратительную ухмылку с невысокого постамента. Под ним железный поднос, стакан и графин со ржавой водой. Толстая книга в синем переплете, на ней белым написано: «Весь Ленинград. 1928».

Ольге стало жутко.

За столом сидел человек в пенсне. Он был одет в черную суконную рубашку «толстовку». Лицо круглое, бритые усы, черные брови, лысина, седеющая чернь волос по вискам. Типичный советский статистик. Он внимательно, точно щупая глазами, разглядывал Ольгу.

– Садитесь пожалуйста… Жаль, что у вас не еврейский тип… А впрочем… Может быть, даже и лучше… Так вот заметьте… Вы украинка… Щирая… Варвара Коваль, из Конотопа.

Статист строго глядел через пенсне на Ольгу.

– Позвольте, – начала Ольга. – Я Ольга…

– Знаю… знаю… Ольга Вонсович… Родились в Никольске Уссурийском… Не учите… Я вас буду учить… А вы запоминайте… Итак: вы украинка…

– Но… я не знаю украинского языка.

Сидевший за столом прищурился. Он снял пенсне и стал его протирать. За пенсне оказались милые, добрые, добродушные, серые, немолодые глаза.

– А кто же его, милая барышня, знает? Вы думаете, украинка, так уже и балакает на мове? На мове-то никто не говорит. По малороссийски-то еще балакает там-сям «интэлыгэнция»… Ну, да это не важно.

Он встал, порылся в зеленых картонках, достал бумаги и подал Ольге.

– Вот вам паспорт. Профессиональная карточка… Партийный билет. Вы же ведь коммунистка… Имейте в виду, однако, им-то очень билетом не тычьте. Не везде это любят. Так, для большого случая держите. У вас какой голос? Контральто?

– Меццо-сопрано.

– Все равно… Так вот, запомните… Твердо… Так, чтобы и ночью во сне не проговориться: вы товарищ Варвара Коваль… Вы едете в Ленинград в Общегородской рабочий хор, – он находится, – запомните, записывать ничего нельзя, все на память, – он находится в ведении Культотдела Губпрофсовета, то есть культурного отдела губернского профессионального совета. Вы имеете приглашение, – вот оно, – поступить в хоровой кружок вузов, – высших учебных заведений. За этим вы и едете в Ленинград… Ваш отец, Алексей Коваль, был народным учителем… в 1905 году был сослан царским правительством в Тобольскую губернию, – запомните… в 1914 году попал на войну по мобилизации… Ну, сдался, конечно, в плен… Антимилитарист, войны не признавал. В плену он и умер. Ваша мать, народная учительница, умерла от тифа в Конотопе в 19 году. Не бойтесь, это так и было у Ковалей. А вообще молчите. Впрочем, у нас это и принято. Много разговаривать теперь все отучены. Итак, вы сегодня едете в Ленинград, в жестком вагоне. Одна… По приезде берете извозчика, едете на Разъезжую улицу… Дом № 14… Там должны быть завтра между двенадцатью и часом. Войдете во двор… увидите такса.