Читать книгу "Расплата - Геннадий Семенихин"

Отвесив поклон, Александр Сергеевич тяжело залез на заднее сиденье, и автомобиль, описав полукруг, помчался в сторону центральной части Новочеркасска, не оставляя больше никаких сомнений, что едет он на Московскую улицу. Старик видел перед собой прямой затылок немецкого офицера, идеально подбритый внизу парикмахером. За все пятнадцать или двадцать минут езды тот ни разу не обернулся, и это в чахлом теле Александра Сергеевича возбудило тревогу. «Если решили убивать, то хотя бы без пыток убили», — подумал он, тяжело вздохнув.

Словно во сне, сдерживая неровное астматическое дыхание, поднимался он на второй этаж, потом на мгновение остановился у массивной двери, за которой тотчас же скрылась фигура сопровождавшего офицера. Через минуту тот вышел, и, осклабившись, закивал головой:

— Битте, битте, герр Якушев.

Александр Сергеевич переступил порог и оказался в очень длинной комнате с панелями не то из дубового, не то из отделанного под орех дерева. Стараясь подавить волнение, он напряженными шагами, близоруко щурясь, двинулся вперед. Издали фигура человека, сидевшего за письменным столом, показалась ему безнадежно затерянной в просторах этого кабинета. Но по мере того как он делал вперед шаг за шагом, она вырастала, и подслеповатый Александр Сергеевич понял, что он ошибся. В этом он окончательно убедился, когда человек поднялся над столом, чтобы его поприветствовать. Нет, он был отнюдь не малого роста и крепко сложенным. Якушев увидел на его плечах витые, под серебряный цвет, узенькие погоны и чуть не вздрогнул от неожиданности. «Генерал, — промчалось в его сознании. — Не какой-нибудь замухрышка ординарный гестаповец, а эсэсовский генерал. Нечего себе сказать — ситуация. Так вот он у кого удостоился приема». Все это неприятно насторожило Александра Сергеевича. А немец тем временем подошел к нему и, протягивая руку, вдруг сказал на чистейшем, без какого-либо акцента, русском языке:

— Генерал Флеминг. Будем знакомы, господин Якушев. У него были глубоко посаженные голубые глаза, чуть вьющиеся белокурые волосы, тонкие губы неширокого рта в прямую жесткую складку. Над левой бровью набухший красноватый шрам. Это было лицо скорее доброго человека, нежели злого, по человека, очевидно привыкшего повелевать и не терпевшего противоборства и возражений. «Вероятно, он здесь самый главный, — пронеслась короткая мысль в распаленном ожиданием сознании старика. — Едва ли у них в Новочеркасском гестапо могут быть два генерала».

Пожимая протянутую руку, Якушев скользнул глазами по гладкой, полированной поверхности письменного стола. За исключением трех телефонов — двух зеленых и одного красного — да еще тонкой раскрытой папки, на нем ничего не было. Со стены с большого портрета не очень добрым взглядом, скосив глаза, смотрел на Якушева Гитлер из-под своей челки. Чуть выше локтевого сгиба на рукаве его юнгштурмовки белела повязка, а на ней свастика, как черный тарантул, изготовившийся к прыжку. Немец снова подошел к своему жесткому креслу, тонкими холеными пальцами раскрыл папку и, бегло заглянув в нее, мягким баритоном, в котором не было никаких ноток недоброжелательства, проговорил:

— Так. Якушев Александр Сергеевич, преподаватель математики и геодезии. 1885 года рождения. — Генерал строговато посмотрел на своего посетителя и прибавил: — Если я буду допускать в своей речи какие-нибудь неточности, прошу покорно, господин Якушев, поправляйте сразу. Это поможет нам вести диалог. Ваш сын в рядах Красной Армии сражается против рейха. Так?

— А вот тут вы ошиблись, — поправил было Александр Сергеевич. — Два сына.

Но белокурый генерал резко покачал головой, тем самым возражая ему, и жестко повторил:

— Один сын, Александр Сергеевич. Теперь только один.

— А второй?

— Второй уже не сражается.

— Убит? — ошеломленно вырвалось у Якушева, и у него задрожала челюсть.

— Нет, не убит, — спокойно сказал немец, и его рука, лежавшая на раскрытой папке, увенчанная драгоценным сверкающим перстнем, не дрогнула. — Второй ваш сын находится у нас в плену. Он взят в плен под Таганрогом.

— А где сейчас?

— Этого я не знаю, — пожал плечами с расшитыми серебром погонами немец. — У нас много ваших командиров и красноармейцев в плену, и навести о нем справку было бы крайне затруднительно, — сухо закончил он.

Воцарилось молчание. Немец с нескрываемым интересом наблюдал за каждым движением своего собеседника, но в его голубых глазах Александр Сергеевич не мог обнаружить какого-либо злорадства. Наоборот, лоб под шапкой белокурых волос прорезали морщины, рожденные раздумьем, и голос его стал значительно мягче, когда он сказал, снова кладя на раскрытую папку холеную ладонь: — Одно могу заявить вам с предельной точностью, потому что мы, немцы, народ весьма педантичный. В списках погибших в плену вашего сына нет.

— Спасибо и за это, — не поднимая головы, сказал Якушев, — хоть за это спасибо, господин Флеминг.

В большом кабинете воцарилось молчание. Заложив руки за спину, немецкий генерал пересек его от стены к стене, потом круто повернулся на скрипнувших каблуках.

— Александр Сергеевич, господин Якушев — сказал он своим хороню поставленным баритоном, — в этом помещении вы можете себя чувствовать, как дома. И ради бога, позабудьте всякие рассказы о том, что все немцы, которые служат в гестапо, только и делают, что выворачивают русским руки, прижигают их каленым железом, немилосердно бьют, хотя и это, к чему мне скрывать, бывает нередко… Но не в моем кабинете. — Он горько вздохнул и снова развел выхоленными руками: — Война — это суровое время, когда компромиссного решения нет. Либо ты врага, либо он тебя.

Александр Сергеевич неожиданно ухмыльнулся, и эта ухмылка не осталась Флемингом незамеченной.

— Вы нашли в моих словах что-нибудь нелогичное?

— Нет, отчего же. Вы просто-напросто сформулировали горькую правду войны, — заметил Якушев тихо. — Однако в этой формуле две величины: вы и мы. Одна из этих величин всегда должна быть справедливой, другая нет. Вы, немцы, вторглись на нашу землю, вторглись вероломно, под маской дружественного договора, и это лишает вас права считать себя величиной справедливой.

— Да, да, — неожиданно согласился немец, и его глаза потускнели. — Как это вами просто и глубоко сформулировало: горькая правда войны. О! Если бы она была одна. Но их две, у каждой воюющей стороны по одной. Поверьте, так всегда было и от этого не уйдешь. И не надо призывать себе для доказательств на помощь знаменитых философов прошлого и настоящего. Я тоже не во всем понимаю людей, которые замышляли эту войну.

Александр Сергеевич, спокойно выдержав взгляд генерала, вдруг подумал: «Что он тут несет? Не во всем понимает людей, замышлявших поход на Восток. А разве сам он не один из них?» Будто уловив течение его мыслей, Флеминг неожиданно сказал:

— Я, например, считаю так: если вы ставите перед собой цель, подумайте сначала зачем.

Александр Сергеевич гулко рассмеялся и в лоб спросил:

— Простите, а вы разве ставили перед собою цель стать эсэсовцем и работать в Новочеркасском гестапо?