Читать книгу "Дети Ананси - Нил Гейман"

Подумав, Дейзи раздраженно признала, что это звучит разумно — как минимум настолько разумно, насколько вообще что-то за последние несколько дней казалось логичным или здравым.

— Если мы закончили, — сказала Кларисса, — мне, наверное, надо возвращаться в ресторан. Присмотреть, чтобы все как следует прибрали.

— У нас тут вроде все, — согласилась, отхлебнув кофе, миссис Хигглер.

— Прошу прошения. — Дейзи с силой хлопнула ладонью по столу. — У нас тут убийца ходит на свободе! А теперь еще и Толстого Чарли унесло на «корабль-манку».

— На корабль-матку, — поправил ее Бенджамин.

Миссис Хигглер моргнула.

— Действительно, нам следует что-то предпринять. Что ты предлагаешь?

— Не знаю, — призналась Дейзи. — Убивать время, наверное.

Взяв «Уильямстаунский курьер», который читала миссис Хигглер, она начала перелистывать страницы.

Заметка о пропавших туристках, женщинах, которые не вернулись на свой лайнер, нашлась на третьей странице. «Поэтому подослали мне тех двух, да? Ту парочку в доме? — произнес у нее в голове голос Грэхема Хорикса. — Вы думали, я поверю, что они действительно поехали в круиз?»

В конце концов Дейзи была полицейской, а это ничем не вытравить.

— Найдите мне телефон, — велела она.

— Кому ты собираешься звонить?

— Думаю, начнем с министра по туризму и шефа полиции, а там посмотрим.

Алое солнце, сжимаясь, уходило за горизонт. На острове, в том месте, где существует четкая линия между днем и ночью, Паук смотрел, как море поглощает красный апельсин солнца. Не будь он Пауком, то отчаялся бы. У него ведь были только камни и шест.

Он жалел, что нет костра, и спрашивал себя, поможет ли ему луна. Когда она взойдет, у него, вероятно, будет шанс.

Солнце село, пропал последний мазок красного на темной воде. Наступила ночь.

— Сын Ананси, — сказал голос из темноты. — Скоро, очень скоро я буду кормиться. Ты не узнаешь, что я здесь, пока не почувствуешь мое дыхание у себя на загривке. Я стоял над тобой, когда тебя привязали для меня к шесту, и прямо тогда мог перекусить тебе шею, но передумал. Убить тебя спящего не доставило бы мне удовольствия. Я хочу, чтобы ты чувствовал свою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я лишил тебя жизни.

Паук бросил камень туда, откуда, как ему казалось, исходил голос, — судя по звуку, он безобидно упал в кусты.

— У тебя есть пальцы, — продолжал голос, — но у меня есть когти, много острее ножей. У тебя — две ноги, а у меня — четыре, которые никогда не устают, и бежать я могу в десять раз быстрее, чем ты станешь улепетывать. Ты способен жевать мясо, если его размягчить и лишить вкуса на огне, ведь у тебя мелкие обезьяньи зубки, которые годятся только на то, чтобы жевать мягкие фрукты и ползучих зверьков. А мои клыки кромсают и рвут живую плоть, отдирают ее с костей, и я могу глотать ее, пока соки жизни еще бьют фонтаном в небо.

Тут Паук издал звук, какой можно издать и не имея языка, одними губами. Это было «хм» пренебрежения. «Возможно, ты и впрямь таков, как утверждаешь, Тигр, — говорило это «хм», — но что с того? Все сущие истории принадлежат Ананси. А о тебе в них ничего не рассказывается».

Из темноты раздался рев. Рев ярости и обманутых ожиданий.

Паук начал напевать без слов мелодию «Рэгги про тигра»: это была очень старая песня, которой хорошо дразнить диких зверей. «Держите того тигра. Где этот тигр?» — пелось в ней.

Когда из темноты снова раздался голос, он прозвучал ближе:

— Твоя женщина у меня, сын Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее на куски. Мясо у нее будет послаще твоего.

Паук издал переходящий в смешок «хм», так люди хмыкают, когда знают, что им лгут.

— Ее зовут Рози.

Из горла Паука вырвался невольный стон. В темноте кто-то рассмеялся.

— А что до глаз, — сказал голос. — Твои глаза видят только очевидное, при ярком свете, если тебе повезет. А у моего народа — глаза такие, что видят, как встают дыбом волоски у тебя на руках, когда я с тобой разговариваю, видят ужас у тебя на лице — и все это под покровом ночи. Бойся меня, сын Ананси, и если у тебя есть прощальная молитва, произнеси ее сейчас.

Молитв у Паука не было, зато имелись камни, и он умел их бросать. Может, ему повезет и камень нанесет хоть какой-то урон в темноте. Паук знал, что такое было бы чудом, но ведь он всю жизнь полагался на чудеса.

Он потянулся за вторым камнем.

Что-то скользнуло по тыльной стороне его ладони.

«Привет,» — произнес у него в голове голос глиняного паучка.

«Привет, — подумал Паук. — Слушай, я немного занят. Стараюсь, чтобы меня не съели, поэтому не обижайся, но не путайся какое-то время под ногами…»

«Но я же их привел! — подумал в ответ паучок. — Как ты и просил.»

«Как я и просил?»

«Ты сказал, чтобы я шел за помощью. Я привел их с собой. Они побежали по моей паутинке. В этой вселенной нет пауков, поэтому я пошел в другую и там сплел паутину, а после протащил ниточку сюда, и так несколько раз. Я привел воинов. Я привел храбрых.»

— Ну, что задумался? — спросил из темноты голос хищника, и прозвучало в нем извращенное веселье. — В чем дело? Язык проглотил?

Одинокий паук молчал. Пауки хранят тишину и предпочитают молчание. Даже те, кто умеет издавать звуки, обычно держатся как можно тише и выжидают. Пауки вообще по большей части выжидают.

Ночь понемногу наполнялась тихими шорохами.

Паук мысленно послал благодарность и отцовскую гордость семиногому паучку, которого сотворил из песка и собственных слюны и крови, а паучок взбежал с ладони ему на плечо.

Даже не видя их, Паук знал, что они здесь: огромные пауки и маленькие пауки, ядовитые пауки и кусачие пауки, гигантские мохнатые пауки и изящные хитиновые. Их глаза вбирали любой свет, какой могли найти, но «видели» они ногами, ощупью создавая себе виртуальный образ мира вокруг.

И это была армия.

— Когда ты умрешь, сын Ананси, — снова заговорил из темноты Тигр, — когда род твой вымрет, все истории будут моими. И люди опять станут рассказывать Тигриные сказки. Станут собираться у костров и прославлять мои коварство и силу, мои жестокость и буйство. Каждая история будет моей. Каждая песня будет моей. И мир снова станет прежним. Безжалостным местом. Темным местом.

А Паук слушал шорохи своей армии.

Он не зря сидел на краю обрыва. Да, отступать ему некуда, но и Тигр не может наброситься, может только подкрасться.

И Паук рассмеялся.

— Чего ты хохочешь, сын Ананси? Лишился рассудка?

Но Паук только рассмеялся веселее и громче.