Читать книгу "На войне. В плену. Воспоминания - Александр Успенский"

Князь Елецкий – А. А. Бабин.

Граф Томский – А. А. Рыбаков.

Чекалинский – Е. А. Ольшевский.

Сурин – Г. А. Верещагин.

Хор гуляющих – ***

Капельмейстер – К. Н. Максимов. Суфлер – Г. К. Петровский. Техническая часть: Б. А. Ян, К. М. Соколов, В. В. Орехов; грим – Майков.

Между I и II картиной антракт 20 минут.

II.

«Юбилей», шутка в одном действии А. П. Чехова.

Действующие лица:

Шапучин А. А., председатель правления N-ского общества взаимного кредита – А. А. Смирнов.

Татьяна Алексеевна, его жена – А. Г. Полежаев.

Хирин К. Н., бухгалтер банка – Б. Я. Шнейдер.

Мирчуткина, старуха – А. А. Успенский.

Член банка – В. А. Жмелев.

Служащие – *** ***

Действие происходит в N. банке Общества взаимного кредита. Декорация Майкова. Суфлер И. А. Ушаков.

Постановка А. А. Успенского.

Между II картиной «Пиковой дамы» и «Юбилеем» антракт 20 мин. Начало в 8 ч. вечера.

Дежурный член комитета подполковник Кашперов.

В этом вечере первый раз выступили в опере «Пиковая дама» ученики Е. К. Горянского совместно со своим маэстро, и опера шла под аккомпанемент настоящего оркестра, который прекрасно исполнил увертюру. Особенно постарался исторически верно написать декорации к картине «Летнего сада» Л. Н. Майков (он же и гримировал).

Дивная игра и пение Е. К. Горянского приковывали наше внимание, а ученики его составили достойное окружение своего профессора в этой опере.

Евгению Константиновичу поднесена была огромная корзина красивых цветов (в местечке Гнаденфрей было два больших цветочных магазина). Во втором отделении шел «Юбилей», шутка Чехова в моей постановке, причем режиссеру пришлось самому играть главную комическую роль старухи Мерчуткиной. Гомерический хохот, стоявший в зале во время этой пьесы, шумные аплодисменты и большая корзина цветов, поднесенная мне, послужили хорошей наградой за эту постановку.

Публика, довольная и веселая, расходилась после спектакля. Мой большой приятель И. П. Баллод, идя со мной и Е. К. Горянским из манежа – горячо благодарил нас за этот спектакль. За стаканом чая Е. К., И. П., я и пришедший к нам А. Г. Полежаев долго обменивались впечатлениями этого вечера. Мы на время забыли о всем том страшном и мрачном, что творилось тогда и на фронте и внутри России во время «великой и бескровной»… Мы все еще переживали прекрасные мгновения музыки, пения и искусства. Наконец наши гости ушли, и мы легли спать, но я долго не мог заснуть. В окно ярко светила луна. Две огромные нарядные корзины роскошных цветов, заполнившие собою нашу маленькую комнатку, говорили о чем-то прекрасном и радостном… Я вспоминал стихотворение в прозе Арнольда Беннета: «Цветы прекрасные – временные звезды земли – огни звезд небесных, говорят о жизни прекрасной, тайна и пути которой еще не разгаданы человеком, о жизни, которая, страдая, молчит… о какой-то встрече, которая могла бы быть радостью на всю жизнь и, по странной случайности, прошла мимо»… Я думал о В. Н. Урванцевой…

VII. Печальные письма из России В. Н. Урванцевой

«Закрывши глаза, хочется бежать и не думать ни о чем». О русской молодежи. Замена лозунгов.

После большого перерыва стали приходить и ко мне письма из России.

Прислали письма жена моя и дочь. Они, как беженки из Вильно, жили теперь в Москве и жили очень печально. Письмо жены было полно семейными заботами о дочери и мальчиках и ни слова не говорило о важных политических событиях. Получил я письмо и от сына Валентина – кадета Полоцкого корпуса. Он со своей ротой перекочевывал из города в город: сначала в Москву, потом во Владикавказ и теперь находился в Одессе, сообщал мне подробно о своих успехах и, конечно, не писал и не мог писать о происходящей революции.

Только в письме Е. Н. Стрельбицкой я прочитал следующие строки: «Сколько было радостных первое время… и пониженных теперь писем моих к Вам. Но все же я не теряю веры в лучезарное будущее». И еще: «Иногда мне кажется, что вы счастливее нас своим незнанием и невидением».

Наконец я получил сразу два письма от В. Н. Урванцевой. Привожу отрывки из них:

«22 апреля 1917 г.

Дорогой Александр Арефьевич!

Наконец могу поговорить с Вами; так хотелось бы, чтобы Вы получили хоть одно мое письмо. Я была нездорова, я немного устала за этот год, нервничала и за это наказана. Скоро уйду домой до осени, отдохну и опять буду учиться. Я очень недовольна собой: моя выдержка, которой я так гордилась в институте, начинала уже покидать меня. Вчера мне переслали Ваше письмо, я была ему больше чем рада; не волнуйтесь, не нервничайте, не думайте дурного обо всем, что Вам дорого и близко.

Милый Александр Арефьевич! Потерпите еще немного, вспомните слова Пушкина: „Настоящее уныло, день веселья, верь, настанет!..“ Я Вам послала книги на наш Петроградский комитет. Вы должны непременно получить, не огорчайте же меня, что Вы ничего не получаете – ни писем, ни книг, ни моих карточек? Как мне это больно и как это усугубляет раздражение! Я слишком хорошо знаю цену одиночества. Хотелось бы чем-нибудь скрасить Вашу жизнь в плену, дать хоть несколько светлых минут, но Вы видите, что мое стремление обо что-то разбивается! Зачем же лишают и вас, и нас такой маленькой радости, как письма! Вот, боюсь много писать – опять не дойдет! Обрадуйте меня наконец, что получили книги.

Всегда помнящая Вас

Вера Урванцева».

«3 мая 1917 г. Петроград.

Дорогой Александр Арефьевич!

Сегодня я получила Вашу открытку. Вы знаете, как я бываю рада хоть что-нибудь узнать о Вас! Вы так чутки ко мне, я не могу не оценить этого, ведь это так редко в людях… О своем личном я стараюсь не думать, забыть, но все-таки от себя ведь не всегда уйти можно…

Да, это так, что у меня не осталось ничего – даже иллюзии, но есть печаль, не менее острая, чем свое личное, это – Семья наша, вот она приводит меня почти в отчаяние; когда я кончала институт, она мне казалась такой сильной и крепкой, но этот год был тяжелый для семьи, он принес много утрат, нет прежней силы и спаянности.

Моя бедная мама не может перенести все потери, это слишком больно; папа, хотя и молчит, но он утомился; он уже старый, и разве я не вижу, что он страдает. Мой старший брат и друг – интеллигент в полном смысле этого слова, не менее меня страдает за семью. Мой младший брат все еще в лазарете и на фронт не поедет.

Когда я входила в жизнь, я многого ждала и хотела дать; ни жизнь, ни люди этого не прощают… Но, как говорит Л. Н. Толстой, в один прекрасный день я проснусь и скажу: „Я ничего не помню, все забыто и начну новую жизнь…“ У меня осталось то, что никто и никогда не отнимет – любовь к Родине, я ведь не сломалась, а только надломилась, но ведь я поправлюсь, потому что помню – Родине нужны смелые, стойкие, верующие и бодрые духом люди… Пишите! Ваш искренний друг