Читать книгу "Кто такая Айн Рэнд? - Антон Вильгоцкий"

Несмотря на все успехи нью-йоркского отделения Института, в некоторых кругах организация обретала сомнительную славу. Идея о том, что объективизм является странным псевдорелигиозным культом, широко поддерживалась рядом масс-медиа. Отчасти это было вызвано той очевидной страстью, которую идеи Рэнд вызывали у ее читателей. Религиозные метафоры часто использовались для описания ее самой: ее называли «пророчицей» или «мессией в юбке», а ее аудитория являлась «общиной» или «учениками». Многие из религиозных образов, впрочем, вытекали из свидетельств очевидцев, побывавших в учебных классах ИНБ. Газета Life цитировала воспоминания студента, который описывал занятия в классе ИНБ как нечто, очень похожее на церковную службу. «Там был задрапированный белоснежной тканью алтарь с магнитофоном на нем, – рассказывал этот студент. – Как новичка, меня три раза спросили, являюсь ли я “верующим”». Труды Рэнд в ИНБ играли роль священного писания. В своих лекциях и статьях Натан использовал ее персонажей, чтобы выдвигать свои аргументы, приводя реакции Джона Голта из определенных сцен романа «Атлант расправил плечи» в качестве примеров «психологической зрелости». Творческий мир Рэнд представлялся как альтернатива объективной реальности, а фрагменты из ее романов были взяты за доказательство различных тенденций и проблем, имевших место быть в современном мире. Сама Рэнд и лица, приближенные к ней, имели склонность цитировать фрагменты из «Атланта», когда прочие аргументы у них иссякали.

Объективизм претендовал на то, чтобы считаться интеллектуальной культурой, но по сути он являл собой вовсе не течение, посвященное свободному познанию, а скорее, сообщество, в котором для продвижения в местной иерархии требовалось изучать определенный катехизис. Листовки, приглашавшие на курс основных принципов объективизма, открыто предупреждали потенциальных студентов о присущей Институту Натаниэля Брандена предвзятости. Целью лекций не являлось переубеждение антагонистов, – было написано в листовке. Они были предназначены только для тех, кто прочел основные работы Рэнд и был согласен с основами представленной в этих книгах философии, а также хотел бы заняться углубленным ее изучением. Эта тенденция была особенно заметна в Нью-Йорке, где высказывания и поступки Рэнд оказывали незамедлительный эффект на атмосферу, царящую в Институте. Ее интерес к своим последователям казался прямо пропорциональным их согласию с ее идеями. Как вспоминал еще один студент ИНБ: «Когда она узнала, что я физик, то начала говорить о том, насколько сильно физика испорчена влиянием дурной философии. Она, вероятно, ожидала, что я сразу же с ней соглашусь. Но я не согласился – потому что вовсе не думал, будто физика испорчена. Можно было видеть, как интерес ко мне умирает в ее глазах». Рэнд то включала, то выключала свою харизму, очаровывая тех, кто оказывал ей достаточное уважение, и оставаясь холодной с теми, кто не делал этого.

Казалось, что существует два объективизма: один искренне приветствовал интеллектуальный обмен и развитие, а другой – был догматичным, ограниченным и, как утверждали наиболее суровые критики Рэнд, удушающим. И чем ближе к Нью-Йорку, отмечали объективисты, тем более репрессивной становилась атмосфера. При всем своем подчеркнутом внимании к рациональности и рассудительности, Рэнд и инструкторы ИНБ срывались на брань, когда сталкивались с попытками несогласия. Иногда две эти грани объективизма с впечатляющей скоростью менялись местами, оставляя последователей Рэнд в недоумении относительно того, на какой именно стороне они находятся. Один молодой человек, ставший впоследствии выдающимся ученым-философом, посетил лекцию Леонарда Пейкоффа летом 1965. Он и еще несколько старшекурсников общались в тот раз только с Пейкоффом, и это оказалось «прекрасной, волнующей философской дискуссией, которая сулила отличное продолжение». «Темой, которую я помню лучше всего, – вспоминал слушатель, – был феноменализм – философское учение о том, что мы познаем не сущность вещей, а только явления». По завершении лекции группе сказали, что на следующем занятии они встретятся с Рэнд и Натаном Бранденом. Думая, что такая привилегия была предоставлена им за проявленный энтузиазм и опыт, студенты были шокированы, когда встреча состоялась, и Натан «пустился в длительные разглагольствования о том, насколько странно для людей, которые заявляют, что они читали книги Рэнд, продолжать задаваться философскими вопросами такого рода, как те, о которых ему рассказал Пейкофф. Это продолжалось довольно долго, и мы почувствовали себя серьезно обиженными». Это был неожиданный поворот для студентов, которые так и не поняли, почему Натан рассматривает задаваемые ими вопросы как что-то плохое.

Присутствия Рэнд, харизматичной личности, было достаточно, чтобы объективистское движение начало приобретать квази-религиозные черты – но объективизмом было также легко злоупотреблять по причине его очень тоталитарной структуры. Глубоко внутри самой философии имелись элементы, поощрявшие ее догматические и принудительные тенденции. Несмотря на то, что Рэнд прославляла независимость, содержание ее идей подчинялось структуре, которая требовала последовательности и исключала любые данные, противоречащие базовой теории, будь они получены из опыта или из эмоций. Рэнд отвергала любой путь к знанию, если он не пролегал через рациональные, сознательные размышления и не вел к тем заключениям, которые она вывела силлогистическим способом. Таким образом, объективизм мог быстро превратиться в слепое повиновение Рэнд. Во многом так оно и было. На балах, устраиваемых Институтом Натаниэля Брандена, десятки женщин появлялись в платьях «как у Дэгни Таггарт». Когда Айн и Фрэнк приобретали новый предмет мебели, точно такую же вещь старались купить и многие приближенные к ним.

«Коллектив» часто испытывал на себе теневую сторону объективизма. За право провести субботний вечер дома у Рэнд временами приходилось заплатить дорогую цену. В один из вечеров Роберт Гессен и его жена приехали из кинотеатра, где они смотрели фильм «Топаз», который им обоим понравился. Рэнд нахмурила брови, когда услышала, как они описывают сцену, в которой русский перебежчик сталкивается с роскошью и щедростью американских товаров. «Она в буквальном смысле пришла в ярость и начала кричать о том, какие мы глупые». Неужели они не поняли, вопрошала она, что это – пропаганда, направленная на то, чтобы показать всех перебежчиков как меркантильных оппортунистов, а не людей, ведомых стремлением к свободе?! То, что Гессены обратили внимание на эту сцену, но не поняли ее сути, означало, что они являются незрелыми, поверхностными и наивными. Вечер был испорчен, Гессены чувствовали себя «побитыми и униженными».

Члены ближнего круга Рэнд рассматривали ее припадки ярости, как опасность, с которой они готовы были примириться ради того, что она давала им взамен. Адвокат Рэнд, Генри Хольцер, рассказывал, какой была реакция Рэнд, когда ей не нравились фразы, нечаянно брошенные кем-либо из ее друзей: «Она буравила вас взглядом своих лазерных глаз и говорила, что у вас отвратительное понимание жизни, или что вы аморальны, или что вы не разбираетесь в причинно-следственных взаимосвязях, или что вы живете антижизнью». Впрочем, эти резкие словесные выпады не удерживали большинство приближенных Рэнд от дальнейшего общения с ней. Она давала им комплексную философию, которая, казалось, предлагала легкий путь сквозь жизненные неурядицы. Однажды вступив в этот круг, вырваться оттуда было очень нелегко. Мало кто покидал ее общество добровольно, как правило, для этого требовалось совершить серьезный проступок, после которого провинившегося человека прогоняла за порог она сама. Однажды настал черед Натаниэля Брандена.