Читать книгу "Лейла. По ту сторону Босфора - Тереза Ревэй"

— Ты прекрасно знаешь, что турки недолюбливают Измир за то, что это город неверных, — упорствовал Ханс. — Многие из вас ненавидят этот город. Хотя я провел здесь счастливое время, когда участвовал в раскопках Эфеса.

— Греки получили по заслугам! — вспылил Рахми-бей. — Даже европейские наблюдатели подтверждали их варварство. Ты же видел искалеченные трупы женщин и детей. Они заперли невинных людей в мечети и подожгли их… Я надеюсь, ты не забыл об этом? — закричал он с помрачневшим от ярости лицом. — И речи быть не может о прощении!

Разве Ханс мог забыть? Когда его подразделение продвигалось к Средиземному морю, он с ужасом наблюдал развалины деревень и истерзанные тела, которые даже не удосужились похоронить.

— А они тебе расскажут о столетиях притеснений со стороны Османской империи. — Ханс горько усмехнулся. — Этому нужно положить конец. Гази сказал, что однажды вам придется заключить союз с греками.

— Политикам — возможно. Но нам — никогда! Ханс, ты идеалист. Тебе прекрасно известно, что империи всегда заканчивают свое существование в крови и слезах. Мы восстановим Измир. Он станет турецким, он снова обретет душу. Возможно, это будет не тот город, который ты сейчас жалеешь, но, поверь, он будет прекрасен!

Рахми-бей затянулся сигарой и резко развернулся на каблуках. Ханс вздохнул. Возникающие между ними разногласия были словно вспышки молний. Однако дружба всегда брала вверх в стычках. Мужчины уважали друг друга. Рахми-бей иногда вел себя подозрительно, но был не злопамятен.

«Конец империй» выпалил турок. До османов земля Малой Азии знала множество господ. Задумчивый Ханс смотрел на пожирающее Измир пламя, чувствуя, что такую же трагическую судьбу пережила империя хеттов. «Голод и огонь, — подумал он. — Два великих бедствия испокон веков».

Сиреневые полосы бороздили небо на горизонте. Стояла теплая пора, такая дивная в этой части мира. С террасы донеслись взрывы смеха и звон стаканов. Зажглись фонарики. Офицеры праздновали победу и удачу своего главнокомандующего. В генштаб к Гази приехала молодая женщина. С закрытыми волосами, но открытым лицом. Лафите-ханым была красивой, образованной и умной женщиной. Она пригласила командующего отдохнуть в доме своего отца, богатого торговца. Кое-кто уже поговаривал об их браке.

Мысли о Лейле неотвязно преследовали Ханса, хотя в его памяти черты лица любимой были странным образом размыты. Охваченный тревогой, он стал размышлять, откуда это внезапное помутнение. Затем с силой нахлынули воспоминания о ночах, проведенных вместе с турчанкой в Ангоре. Маленькая комната, в очаге слабо горит огонь, восточные ароматы, красная тафта, губы и тело любимой, изгиб ее шеи, искры ее темных глаз, постоянно возобновляющееся желание, утешение на ее груди, забвение и возрождение в ее лоне… Ханс изголодался по Лейле, по вечности, которую она ему дарила своим дыханием и движением бедер. Оставаться вдали от любви было преступлением против жизни.

Дурманящий аромат жасмина вызвал у него прилив тошноты. Он наклонился вперед, пытаясь прийти в себя. Уже слишком долго война портила ему жизнь. Случалось, что он сомневался. Сомневался во всем. «Нужно отдохнуть, вот и все, — успокаивал себя Ханс. — Никто тебя не заставлял выбирать такую судьбу». Он мог бы остаться в Берлине, где восхищенная публика приходила послушать его лекции. Он мог бы стать знаменитым. Выдающейся личностью. Далеко от страха и грохота оружия. Но его истина была в чужих краях, на этой выжженной солнцем земле.

Он решил воевать ради Лейлы. В память об Орхане и таких же юношах, как брат любимой, павших в двадцатилетнем возрасте, мечтавших воплотить в жизнь надежду о свободной Турции. Как этим не гордиться? Однако Ханс был сыт по горло. Поговаривали о подписании в следующем месяце перемирия, которое положит конец войне. Победители-кемалисты раскладывали на столах переговоров новые дипломатические карты, но эта политическая борьба не для него. Он выполнил свой долг.

Спустился вечер. Хансу не удавалось побороть ни тревогу, ни тоску по благодатным дням, проведенным в Ангоре. Откуда у него этот страх? Разве Лейла не пообещала всегда находить пути, чтобы они были вместе? Она всегда сдерживала слово. Она обладала решительностью тех женщин, которые преодолевают любые бури. А мужчины, как он, теряются в сомнениях, беспокойстве, нетерпении.

Горизонт со стороны Анатолии терялся во тьме. Измир догорал у него на глазах в красных и золотых мерцаниях огня. Ханс сидел в одиночестве на каменной скамье, он избегал празднества, звуки которого доносились из сада. Он был привязан к любимой и ждал рассвета следующего дня, когда сдаст оружие и отправится к ней.

Глава 4

Стамбул, ноябрь 1922 года

Гюльбахар-ханым передернуло. Сырость пронизывала до костей. Несчастное маленькое существо, закутанное в бархат и кашемир, забытое посреди мрачного города, лишенное былого могущества…

В доме было тихо. Занимающий селямлик французский капитан носил траур по исчезнувшей в развалинах Измира супруге. В полной растерянности он бродил как неприкаянный, пожираемый угрызениями совести. Кто мог предвидеть столь трагический конец для такой непримечательной женщины? Роза Гардель поднялась в глазах Гюльбахар. Красивая смерть порой оправдывает жалкое существование.

Гюльбахар поджала губы. Смерть была и здесь, притаилась в углах ее кошмаров, ее беспросветных дней. Она разъедала стены, грызла византийские арки, точила паркет конака, расшатывала заборы бедняков, проникала в ханаки дервишей, в стоящие на якоре лодки, пожирала аромат пряностей и блеск хрусталя во дворце Долмабахче. Ночью смерть сопровождала бекташи[59]и выплывала в бассейнах хаммамов.

Черкешенка прокрутила большим пальцем кольцо с изумрудом. Она похудела. Руки были усеяны коричневыми пятнами, кожа потускнела. «Скоро я стану похожа на старую козу», — с отвращением подумала она. Вспышка негодования заставила ее расправить плечи, хотя рядом никого не было. Никто не мог заметить проблеск ярости в ее взгляде. «Полноте, ты вовсе не старая!» Лишь душа казалась ей иногда слишком большой для ее телесной оболочки, которая день ото дня ветшала.

«А за что бороться?» — подумала она, приглаживая край длинного бархатного платья. Она была потрясена новостью, которую ей сообщил Селим. Хотя Гюльбахар-ханым никого и не ждала, она с особой тщательностью оделась, словно возводила иллюзорную стену между собой и неизбежным. Она провела рукой по вышитым серебром цветам. Такая тонкая работа. Османская гордость.

Как противостоять предательской меланхолии, которая окутывала Стамбул зимой, когда небо и море сливались в единый перламутрово-серый веер? Туман цеплялся за черепицу, дождь лил ручьями по тусклым камням мечетей. Боясь снова потерять над собой контроль, как в тот раз, когда на сына совершили покушение, Гюльбахар хлопнула в ладоши. Тотчас же открылась дверь, по толстому ковру заскользила служанка и поклонилась.