Читать книгу "Сказки Старого Вильнюса III - Макс Фрай"

— Тогда ладно, на таких условиях я согласна тебе сниться, — смеется Вера, да так заразительно, что Беата тоже не может удержаться от улыбки.

Стоп. Это, кажется, уже было. Или будет когда-нибудь потом? Где, когда, при каких обстоятельствах?

Будем честны, Беата. Конечно, во сне.

* * *

— В самом первом сне было поле, — говорит Беата. — Радостное поле. То есть поле для радости. Люди приходят туда, чтобы радоваться вместе. Это такое особенное непростое занятие «радоваться вместе». Или даже искусство. Ну, как танцевать или петь, только без песен и танцев, ты понимаешь. То есть там считается, что радоваться в одиночку любой дурак может, а радоваться вместе специально учатся с детства, у кого-то получается лучше, у кого-то хуже, в зависимости от способностей, как в любом деле, но в итоге все этому более-менее обучаются, просто кто-то знает несколько сотен партий, а кто-то две-три; впрочем, неважно. И все регулярно ходят на Радостное поле — чтобы поддерживать форму. Ну и удовольствие от процесса, конечно. Всем нравится радоваться вместе, это не повинность, а возможность, хотя в каком-то смысле все-таки обязанность… Ох. Я, наверное, совсем ерунду говорю, да?

— Нет, что ты. — Для пущей убедительности Йош мотает головой. — Мне очень интересно. Рассказывай, пожалуйста.

У Йоша серые глаза, яркие, как речные камни, только они неизменны на его лице, которое всегда течет, как речная вода, постоянно меняется, так что и запоминать черты нет смысла.

— Так вот, мне снилось, что мы с тобой гуляем по этому Радостному полю. И не просто гуляем, это и есть наша персональная, годами занятий отработанная партия в общей радости — гулять, держась за руки, глазеть по сторонам. И мы отлично справлялись! Будем честны, ни с одним делом в жизни я не справлялась так хорошо, как с этой прогулкой.

— Еще бы, — смеется Йош. — В этом деле мы с тобой и наяву асы.

— Только в этом сне ты был сам на себя не похож, — говорит Беата. — Ты вообще был девчонкой, представляешь?

— Ну ничего себе. — Йош притворяется возмущенным. — Видит во сне что попало, а я потом расхлебывай. Девчонка-то хоть хорошенькая?

— Очень! Рыжая, золотоглазая, с тонкими цыганскими руками, на которых гремели и сверкали десятки дешевых разноцветных браслетов. Но учти, звон ее побрякушек совсем не мешал мне знать, что ты — это ты. И любить тебя, как саму жизнь. Впрочем, во сне так оно и было, эта девчонка была моей жизнью, а я — ее, уже поэтому нам следовало держаться вместе. И нам это чертовски нравилось.

— Все-таки имей в виду на будущее: в чужих снах я предпочитаю выглядеть как наяву, — ухмыляется Йош. — Если это слишком скучно, можно добавить пару-тройку ангельских крыльев. Или, скажем, сияющий меч в руки и корону на голову — для солидности. И больше никаких отклонений от канона, пожалуйста.

— Я постараюсь, — говорит Беата. — Но во сне, сам знаешь, трудно за всем уследить. Оно ускользает, разбегается и превращается. Черт знает во что оно превращается, дружище Йош. Вот и сейчас…

* * *

Беата просыпается, уткнувшись носом в окно, от прикосновения холодного стекла ко лбу.

Там, за окном, улица Русу, там идет дождь и, ловко лавируя между струй, плывут небольшие серебристо-зеленые рыбы. Беата смотрит на рыб. «Не проснулась, — думает она. — Так и знала, я просто еще не проснулась».

Беата моргает. Рыбы исчезают. Дождь остается.

«Будем честны, — думает Беата. — Никакого Йоша нет. И никогда не было. И Веры нет, и Томы. Как бы тебя ни звали, тебя все равно нет, и это, конечно, совершенно непоправимо, потому что без тебя жизнь лишается доброй половины смысла. Нет, не так. Не половины. Без тебя жизнь лишается всего своего смысла сразу, будем честны. Я это переживу, не вопрос. Вопрос совсем иной: зачем?

От таких мыслей впору расплакаться, но слезы, — думает Беата, — могут смыть воспоминания, которые еще не ушли, пока совсем рядом, где-то здесь, между лбом и холодным стеклом, поэтому лучше стоять спокойно, не шевелясь, ждать, пока память о сновидениях вернется, не может не вернуться…»

И тут звонит телефон.

Беата берет трубку, слушает. Она все еще стоит, уткнувшись лбом в оконное стекло, поэтому ее улыбка достается серебристо-зеленым рыбам, ловко лавирующим между дождевых струй. Будем честны, это чертовски несправедливо, рыбы не интересуются выражениями человеческих лиц и совсем в них не разбираются. А улыбка изумительно хороша.

— Представляешь, — говорит наконец Беата, — столько всего мне снилось сегодня, великолепной, неподражаемой, божественной ерунды, столько разных вариантов тебя, столько твоих лиц, рук и имен, что проснулась и решила сдуру, что ты — это просто сон. Думала, наяву тебя нет. И не было никогда… Не то чтобы огорчилась. Просто перестала понимать, как и зачем дальше жить.

— Что? — переспрашивает Беата. — Да, — говорит она, — да! Теперь снова все более-менее ясно. По крайней мере я точно знаю, с чего следует начать эту удивительную новую жизнь наяву. Мы встретимся в кафе на берегу апельсиновой реки, вытекающей из твоего правого виска, будем пить кофе и закусывать его свежайшими огурцами… Что? Конечно, я шучу. Нет, не так. Будем честны, я серьезна как никогда. Просто немного запуталась.

* * *

Проснувшись, Беата смотрит в окно.

Улица Сирвидо

K. Sirvydo g.
Байба

Будильник был поставлен на половину седьмого, но Эрика проснулась раньше. Подскочила как ужаленная: «Сегодня на работу! Уже вот прямо сегодня!»

Глупо так нервничать из-за места в кафе, даже если тебе предстоит самый первый рабочий день. Но Эрика всегда умела себя накрутить, для паники ей даже повод не требовался, предлога достаточно.

«Первый день, — думала она, пока стояла под душем. — Первый раз, мамочки. А я так и не запомнила, где у них что лежит. И что как называется. И буду все время ошибаться. И всех подведу. И вылечу еще до конца смены. А если даже не вылечу, на меня весь день будут орать. Или не орать, а просто молча отодвигать в сторону и все за мной переделывать. А я буду стоять, как бревно, и смотреть, как надо, но все равно ничего не запомню. И даже заплакать будет нельзя. Ох».

Почти решила позвонить и сказать, что передумала, но звонить почему-то оказалось даже страшней, чем идти на работу. Да и рано еще звонить.

Завтрак не лез в горло, пришлось ограничиться кофе. Хоть и глупо это — пить кофе перед рабочим днем в кафе. Где ничего, кроме кофе, до конца смены не предвидится, зато его — хоть залейся. Но сварила полную джезву и выпила на балконе, выкурив сразу три сигареты, одну за другой. Говорят, курение успокаивает.

Врут.

Пока шла по мосту, соединяющему Жверинас с проспектом Гедиминаса, а потом по самому проспекту, длинному, как июньский день, думала: «Главное — это, конечно, напарница. Хоть бы хорошая попалась. Добрая. Ну пожалуйста! Чтобы объяснять умела, не кричала и не раздражалась. Такая, чтобы рядом с ней ничего не было страшно, а наоборот, весело, как игра. Тогда справлюсь».