Читать книгу "Дневник Чумного Года - Даниэль Дефо"

Кроме того, была и еще причина — ее одной было бы достаточно, чтобы бояться заразы, — это жуткие прижигания, к которым прибегали хирурги, чтобы бубоны прорвались и вытекли, без чего опасность смертельного исхода оставалась еще велика. Да и непереносимая боль в самих затвердениях, хотя теперь и не доводила людей до безумств и умопомрачения, как раньше, о чем я уже рассказывал, была все же очень мучительна; и больные, кому пришлось перетерпеть ее, хоть и не расстались с жизнью, однако горько сетовали на тех, кто убедил их, что теперь опасность миновала, и оплакивали собственные легкомыслие и глупость, из-за которых они подверглись таким страданиям.

И нельзя сказать, что это безрассудное поведение влекло за собой лишь болезнь: ведь многие выздоравливали, но многие и умирали; во всяком случае, именно благодаря такому поведению количество похорон в еженедельных сводках сократилось меньше, чем должно бы. Ведь как только это известие с быстротой молнии разнеслось по всему городу, люди только об этом и думали, особенно когда появилось первое существенное уменьшение числа умерших в еженедельных сводках; однако мы убедились, что цифры в следующих двух сводках не уменьшились в соответствующей пропорции; и причина этому, уверен, то, что люди безответственно ринулись навстречу опасности, отбросили прежние предосторожности и страхи и стали рассчитывать на то, что болезнь не доберется до них, а коли и доберется, так они останутся живы.

Врачи, сколько могли, противились этим легкомысленным настроениям; они издали предписание и распространили его по всему городу и его окрестностям, в котором советовали людям, несмотря на ослабление болезни, продолжать беречься по-прежнему, соблюдая все предосторожности повседневного поведения; врачи пугали опасностью новой вспышки болезни по всему городу, которая может оказаться даже более фатальной, чем все предшествующие испытания. Все это сопровождалось подробными доводами и пояснениями, подтверждающими их правоту, но повторять все это здесь было бы слишком долго.

Однако принятые меры ни к чему не приводили: осмелевшие люди так обезумели от первого всплеска радости,[351]так поражены были значительным сокращением смертности в недельных сводках, что стали совершенно невосприимчивы к новым страхам, и никто бы не мог убедить их, что угроза смерти еще не совсем миновала; говорить с ними было все равно, что бросать слова на ветер; люди открывали лавки, разгуливали по улицам, возвращались к своим занятиям[352]и заговаривали с каждым, кто им попадался — и по делу, и без дела, — даже не спрашивая собеседника о его самочувствии, более того, даже понимая, что им может угрожать опасность, так как знали, что собеседник их не совсем здоров.

Это безрассудное, опрометчивое поведение стоило жизни многим из тех, кто с величайшей осторожностью и предусмотрительностью запирался в домах, отгораживаясь от всего человечества, и, таким образом, с Божьей помощью, благополучно пережил самый разгар заразы.

Глупое и легкомысленное поведение, о котором я уже говорил, зашло столь далеко, что священники вынуждены были в конце концов обратить на него внимание паствы и пояснить его неразумность и опасность; и это немного подействовало: люди стали осмотрительнее. Но было и еще одно поветрие, остановить которое не могли и священники: ведь как только первые слухи расползлись по стране и достигли сельских местностей, они возымели то же действие: людям так надоело жить вдали от Лондона, им так хотелось обратно, так не терпелось вернуться домой, что они, отбросив и страх и предусмотрительность, потянулись в Лондон[353]и стали разгуливать по улицам, будто опасность миновала вовсе. И тем поразительнее было их поведение, что, согласно сводкам, все еще умирало по 1000–1800 человек в неделю.

Вследствие такого поведения людей количество умерших за первую неделю ноября вновь подскочило на 400 человек: и если верить врачам, то за ту же неделю заболело не менее трех тысяч человек, большинство из которых были вновь прибывшие.

Некий Джон Кок, цирюльник с Сент-Мартинз-ле-Гранд,[354]— прекрасный тому пример, я хочу сказать, пример опрометчивости поспешных возвращений, лишь только чума начала спадать. Этот самый Джон Кок покинул город вместе с семьей, запер дом и, подобно многим другим, перебрался в сельскую местность; обнаружив, что в ноябре зараза уменьшилась до такой степени, что за неделю погибло лишь 905 человек от всех болезней вместе взятых, он отважился вновь вернуться домой. Семья его состояла из десятерых: он, жена, пятеро детей, двое учеников и служанка. Не прошло и недели после его возвращения — а он сразу вновь открыл свою цирюльню, — как семейство его посетила болезнь и за пять дней скосила всех: хозяина, его жену, детей, учеников, только служанка уцелела.

Но к большинству Господь оказался милостивее, чем можно было бы ожидать: ведь ярость болезни, как я уже говорил, была позади, зараза отбушевала, да и зима приближалась: воздух стал чистый, холодный, начались заморозки; морозы усилились, большинство заболевших поправлялось, и здоровье стало вновь возвращаться в город; правда, даже в декабре были повторные вспышки болезни, и цифры в сводках подскочили почти на целую сотню, но они снова упали, и постепенно все стало возвращаться в свое обычное русло. Удивительно было наблюдать, как быстро город вновь стал многолюдным, так что приезжий и не ощутил бы потерь. Не наблюдалось и недостатка в жильцах: пустующих домов почти не было, а снять в аренду те, что еще оставались незанятыми, оказалось много охотников.

Хотелось бы мне сказать: как изменилось лицо города, так изменились и нравы его обитателей.[355]Не сомневаюсь, что многие сохранили чувство живейшей признательности за спасение и сердечной благодарности Всевышнему, дланью Своей защитившему их в это страшное время. Было бы жестоко судить иначе о столь многолюдном городе, жители которого проявили немало набожности в период испытания; но все это можно было обнаружить лишь в отдельных домах, лишь на некоторых лицах; в целом же нельзя не признать: поведение людей было таким же, как раньше, и никакой разницы, по сути, не было видно.