Читать книгу "Личное дело игрока Рубашова - Карл-Йоганн Вальгрен"

Праправнучка майорши Орловой сидела с остекленевшим взором на табуретке и делала вид, что смотрит картинки в каком-то ящике, который коллежский регистратор Вайда из-за столетней своей отсталости принял за усовершенствованный калейдоскоп, но на самом деле это был никакой не калейдоскоп, а корейский телевизор. На экране стоял президент, шла прямая трансляция из Москвы. В руке президент держал бокал с шампанским, а глядя на выражение его лица, было совершенно невозможно усомниться, что новое тысячелетие принесет народу богатство, мир и всеобщее процветание.

— Через несколько минут, — сказал он и вытер шею носовым платком, — через несколько минут мы поприветствуем наступающее тысячелетие нашим национальным гимном.

Вайда понял, что мадмуазель Надежда не особенно увлечена своим странным калейдоскопом; мысли ее заняты совсем иным: историей ее трагической любви, завершившейся теперь окончательно головокружительным номером загадочного гостя, показавшего ей умирающего возлюбленного, озабочена она была и своим будущим, особенно материальной его стороной, поскольку последние доллары отдала за поддельное свидетельство о рождении и билет на самолет до Берлина.

Как там все сложится, слышал он ее мысли, я не знаю никого в Германии, но отсюда надо уезжать, иначе я погибну… идти на панель… нет, не смогу… и кто он такой, этот тип во фраке, интересно, о чем они говорят там, в комнате… лишь бы не задерживались, я завтра уезжаю, и господину Рубашову придется искать другую квартиру… странно, его лицо, или мне показалось? — оборотилось Сашиным… теперь я, по крайней мере, знаю, что Саша погиб… и что я буду делать без денег? Не могу же я питаться воздухом… да здравствует Россия, да здравствую я…

— Да здравствует президент! — донеслось из центра, где беспрерывно взрывались ракеты, и снег за окном был похож на золотой дождь. За этим шумом голоса в комнате в конце коридора были почти не слышны.

— Как бы она не потеряла самообладание, — подумал Вайда, глядя на девушку, — надо за ней приглядывать, а то натворит глупостей.

Но Надя была не менее любопытна, чем сам Вайда! Она встала и открыла дверь в граничащий с рубашовской комнатой чулан, когда-то служивший для хранения продуктов. Он решил следовать за ней и вцепился в ее влажную ресницу. В темном чулане пахло плесенью и привидениями, голоса в дальней комнате становились все слышнее.

Тут же выяснилось, что в стене есть маленькая дырочка. Надя всегда думала, что дырочка эта происходит с тех времен, когда их квартиру использовала ЧК, но на самом-то деле ее проделала прапрабабушка Анна Орлова, чтобы быть в курсе, что на уме у юного прожигателя жизни, вечно задерживающего плату за квартиру. Надя затаила дыхание и прильнула к дырке.

Не очень-то красиво подглядывать, хихикая, прошептал голос совсем рядом, впрочем, девушку, если она надумает кому-то рассказать о том, что увидела, мне просто жаль — ей же никто не поверит. Ты заболела, скажут ей. Тебе надо лечиться! Такая молодая, и уже белая горячка! Осторожней с алкоголем, девушка!

Голос был прав — сцена, которую увидела Наденька, не укладывалась ни в какие нормальные представления. Потому что там, в комнате, за столом друг напротив друга сидели Рубашов и его поздний гость… если это был он. Он беспрерывно менял облик, это была цепочка превращений, образов, переливающихся один в другой. Вдруг он предстал увенчанным золотой короной стариком, секунду спустя это была уже склонившаяся в молитве юная монашка, причем на плече у нее сидела ручная жаба. Подросток лет двенадцати превратился в летучую мышь в элегантном костюме, потом в митрополита, в сказочного грифа, в гидру, в язык пламени, на секунду принявший облик Вайды, а затем и самой Нади с чемоданом в руке. Надя обратилась в Николая Рубашова в годы его молодости, потом в старуху, тут же, впрочем, ставшую белоснежным гусем. Гусь на глазах почернел и обзавелся гребешком; теперь это был уже не гусь, а черный петух с наглым оранжевым глазом; он вытянул шею, явно собираясь кукарекнуть, но не успел, поскольку оборотился кабаном с золотыми клыками, затем горящим кустом, острием меча, пламенем свечи, рогом единорога, беззвучной музыкой, ветром, поющим в глиняной амфоре, и наконец, белошвейкой Зиной Некрасовой в расцвете своей красоты, отчего сердце Вайды забилось невыносимо.

Надя закрыла глаза, не в силах более глядеть на эти ошеломляющие превращения, а когда открыла, посетитель снова был во фраке с цилиндром, а на столе перед ним лежал портфель, битком набитый купюрами по сто германских марок. Он взял себя за правое ухо и слегка его повернул, отчего в цилиндре открылся небольшой люк. Оттуда вылетела колода карт и растянулась в длинную цветную ленту. Проделав в воздухе несколько замысловатых фигур, карты вновь собрались в колоду, сами собою ловко перетасовались и медленно опустилась на стол, покачиваясь, как сухие листья. Она снова закрыла глаза, боясь потерять сознание. Потом, робея, решилась посмотреть, что же там происходит, и увидела, как посетитель приветливо помахал ей рукой и приподнял свой цилиндр, в результате чего обнаружилось, что на голове его, густо поросшей клевером, пасется розовый кролик. Я сплю, подумала она и, успокоенная этой мыслью, потеряла сознание.

Но Вайда не упал вместе с ней. Пользуюсь своей небывалой, свойственной только привидениям эластичностью, он пролез в дырочку, оставив Надю приходить в себя на полу холодного чулана… Он, может быть, и не хотел бы этого, но этой ночью словно бы тайный приказ был дан всем призракам этого дома — собраться в дальней комнате.

В неверном свете новогодней фейерверкерии комнату заполнили все, кто когда-либо тут жил: двое шведов, взятых в плен в битве у Свенсксунда и потом помилованных, забытый поэт-романтик в парике с косичкой; майорша Орлова, сидя на книжной полке, болтала прозрачными ногами и читала выдержки из кассовой книги за 1899 год, когда Николай Рубашов все еще не заплатил за квартиру за три месяца. Из самоварной трубы выглядывал танцор в яркой поддевке, с кем Вайда в первые годы своей жизни в Петербурге делил комнату, а под кроватью помощник адвоката Цвайг все еще никак не мог найти свой ночной горшок. У окна стоял старший лейтенант НКВД, отравленный своим приятелем, а в шезлонге у печки, в пеньюаре из утренней дымки, лежала с рюмкой ликера в руке Зина Некрасова, окруженная толпой безымянных поклонников… она сделал знак Вайде приблизиться.

Мечта его исполнилась — он, не встретив сопротивления, поцеловал ей руку. Какая странная ночь, ласково шепнула она, все наши пропащие годы, все наши мечты… все здесь, в этой комнате… может быть, настал час воскресения, как ты думаешь, Вайда?

Вайда зарылся головой в ее лоно, радуясь, что она его не гонит, и ему внезапно привиделись бескрайние топи, тысячелетиями простиравшиеся на том самом месте, где теперь раскинулся великий Петербург, и простирались бы и сегодня, если бы Петр, не слезая с коня, не указал на эти болота серебряным жезлом и не вымолвил: «Отсель будем править мы Балтикой!» Призрак Вайды вспорхнул и поцеловал ледяной лоб белошвейки, уже зная, что этой ночью он понял все, без слов понял все тайны жизни и смерти, все загадки времени и любви… непостижимость и благосты-ня вечности — все это открылось ему в некоей абсолютной, хотя и неслышимой музыке. Он чувствовал, как потоки ее струятся по комнате, устремляясь в бескрайнюю Вселенную, и ясно понимал, что весь мир слышит эту музыку… и так же, без слов, он осознал, что все это означает для старика, сидящего за чайным столом напротив странного посетителя. Секунды бегут к новому тысячелетию, сказал внутри него все тот же голос, хотя как будто бы и другой… нет, кажется, тот же… и ты, конечно, прав: Николай Рубашов видит эту комнату совсем по-иному, чем ты, поскольку смерть еще не одарила его своей непревзойденной мудростью, он не видит ни тебя, ни старуху Орлову с кассовой книгой, не видит и ее мужа, майора Орлова, тот так и застыл навсегда в петле, ты ведь и не знал, что он повесился в 1864 году, когда его уличили в банальном мошенничестве… Он даже не знает, что Надежда лежит в обмороке в чулане… даже этого он не знает, глухой, слепой и слабоумный старик.