Читать книгу "Принцип неопределенности - Николай Дежнев"

Если непредвзято взглянуть на мир, то легко заметить, что все людские горести проистекают от пустоты и одиночества, с которыми каждый из живущих старается справиться по-своему. Есть такие, кто с головой окунается в разгул, другие, в попытке придать жизни смысл, копят несметные богатства, третьи до гробовой доски играют сами с собой в игры — только помогает это все из рук вон плохо. Казалось бы, немного потерпи, и от пустоты в сердце тебя избавит смерть, только в том-то и беда, что не избавит! Каким человек уходит из этой жизни, таким следующий раз в нее и возвращается. Ты можешь спросить, что же в таком случае делать? Ответ давно известен: идти к Господу, совершать работой души восхождение в его светлый и радостный мир. Зло же, любезный мой Транквиил, — это и есть то, что человека с указанного Иисусом пути сбивает. В этом его смысл, а сила в том, что кормится оно и прирастает грязными чувствами людей и их скверными делишками. Разрушая чистый храм своей души, люди, не ведая того, совершают медленное самоубийство, а ты знаешь, каково приходится в послесмертии тем, кто наложил на себя руки».

Апостол обтер тряпицей кончик пера и снова обмакнул его в чернильницу. Что ж, сказано верно — все, что стремится задуть в сердце человека Божью искру, то и есть зло, но чего-то существенного в написанном недоставало. Рука старика потянулась к бумаге.

«Не уверен, возлюбленный мой Транквиил, — писал святой отец, — что ведаешь ты, зачем Господь создал человека. Разные на этот счет бытуют домыслы, истина же проста — у Вседержителя возникла в нем нужда. Хотел бы в этой связи напомнить тебе слова пророка Исаии: „Мои мысли — не ваши мысли, и пути Мои — не ваши пути… Но, как отстоит небо от земли, так отстоит путь Мой от путей ваших…“ Бог людей, Транквиил, — Бог живой, а все живое не стоит на месте. Господь, как и человек, совершает собственное восхождение, неведомое Его живущим на Земле созданиям. В помощь себе и призвал Он людей, зная, что способны они подняться с колен и встать с Ним одесную. Иллюзия это, будто мир уже создан, а правда в том, что в поисках совершенства Творец продолжает процесс творения».

Старик отложил перо в сторону, задумался. Прочтут ли когда-нибудь люди эти строки? А если прочтут, поймут ли? Смогут ли, отринув убогую обыденность, увидеть, что Вселенная всего лишь скопление атомов, крошечный кусочек грязи, прилипший к мячику, которым играет дитя? Как им объяснить, что главное в мироздании — это радость, которую испытывает ребенок, забавляясь игрушкой?..

Какой-то посторонний звук отвлек внимание апостола. Продолжая тихо улыбаться, святой отец поднял седую голову. Перед ним в состоянии крайнего возбуждения стоял тот, к кому он обращался, — ангел среднего чина «Властей» Транквиил…

30

Услышав в коридоре голоса, Мокей криво усмехнулся: «Вернулась, некуда ей деваться!»

Но он ошибался. В кабинет без стука вошел грузный усатый мужчина и, ни слова не говоря, повернул в замке ключ. Серпухина поведение незнакомца нисколько не удивило. Преследовавшие его повсюду радужные поклонники и не такое еще вытворяли в надежде остаться с глазу на глаз со своим кумиром. Теперь придется битый час терпеть выражение телячьего восторга и выслушивать заверения в преданности. Впрочем, может, это и к лучшему, по крайней мере, хоть ненадолго уймется подбиравшаяся к сердцу звериная тоска.

Мокей решил взять инициативу в свои руки:

— Хотите выпить? Глоток-другой коньяка очень помогает установлению контакта с силами Вселенной…

Мужчина не обратил на его слова никакого внимания. Заглянув в соседнюю комнату и убедившись, что там никого нет, он устало опустился на стул и провел ладонью по седому ежику волос. Серпухину вдруг показалось, что он уже где-то видел это оплывшее лицо и упрямо торчащие во все стороны коротко остриженные волосы. Незнакомец между тем достал из кармана мятую пачку папирос и закурил. Сделал это не спеша, обстоятельно, как будто был вправе находиться в чужом кабинете и не видел в том ничего особенного. Если что и говорило об испытываемом им напряжении, то лишь взгляд покрасневших глаз. Тяжелый и в то же время смотревший как бы в себя, он держал Серпухина на расстоянии, но было в нем и что-то жалкое, что-то от несправедливо обиженной собаки.

Мокей почувствовал себя неуютно, но виду не подал:

— Может быть, хотите виски, у меня есть! Шотландское…

Но и на это предложение мужчина среагировал неадекватно. Заметил небрежно с гадливостью на отечном лице:

— Жаль, гнида, я тебя поздно разглядел…

Прозвучавшее неуважительное «ты», не говоря уже о причислении его к миру вшей, Серпухина резануло, но и это он проглотил. Люди часто стремятся быть на короткой ноге со своими кумирами. Многие из них, и это известный факт, даже идут на кражу, лишь бы завладеть принадлежащей идолу вещицей. Поднявшись из кресла, Мокей шагнул к полке, где держал бутылки.

— А ты, я вижу, меня не узнал! — остановил его мужчина. — Ложкин. Василий Макарович. Майор из Шереметьева! Теперь уже в отставке…

Трудно сказать, играл ли Мокей или чувство его было искренним, только он воскликнул:

— Ложкин? Макарыч? Вот это сюрприз! Давай, старик, выпей со мной! Дело прошлое, я зла на тебя не держу…

Но пить с Серпухиным Василий Макарович явно не собирался. Нервно дернул шеей, сбросил пепел папиросы в ладонь.

— Знал бы я тогда, что все так получится, на собственном горбу тебя до самого Лондона дотащил…

Он шмыгнул носом, смахнул тыльной стороной ладони набежавшую слезу.

— Ты что, Макарыч? Не в обиде я, не бери в голову!

Лицо отставного майора исказила гримаса боли.

— Ты-то здесь при чем? — Ложкин зло затянулся папироской. — Я из-за тебя дочку потерял…

У Серпухина от удивления полезли на лоб глаза. Он хотел было скаламбурить, но слова сами собой застряли в горле. Мокей смотрел на своего гостя и глупо и растерянно улыбался.

— Из-за тебя и из-за собственной глупости! Поверил, старый дурак, в басни о помощи Вселенной… Как же, Великий Мокей сказал: будьте светлы, ничто не подвергайте сомнению! Просите подсознание, и силы космоса вернут вам здоровье!.. — Он горько усмехнулся. — А кто же тогда светел, если не безвинный ребенок? Мне б тебя, Серпухин, вовремя разглядеть, жива была бы моя девочка…

Ложкин поднялся на ноги, грузно ступая, подошел к столу и раздавил в пепельнице папиросу.

— Мы с женой ничего и не подвергали, ни в чем не сомневались… Книжки твои вслух читали, я, словно попугай, твердил: «Верь, дочка, верь, Великий Мокей тебе поможет!» А ей трудно было, но ты знаешь, — Василий Макарович неожиданно и как-то не к месту просветлел лицом, — поверила! Говорила, видит себя здоровой, бегущей по берегу лазурного моря, и так ей было радостно, так легко дышалось… Врачи сказали, упущено время.

Ложкин вернулся на свой стул и достал новую папиросу, но не закурил, а принялся вертеть ее в руках. Крупный, жесткий табак сыпался на паркет.