Читать книгу "Мадонна миндаля - Марина Фьорато"

По-зимнему черная ограда из розовых кустов, возле которой он тогда развернулся и пошел прочь, сейчас вся покрылась густой зеленой листвой и множеством коралловых цветов и бутонов. Миндальные деревья в роще выстроились ровными рядами и были аккуратно подстрижены, да и фруктовый сад выглядел ухоженным, ветви плодоносящих деревьев и кустарников были аккуратно подперты деревянными подставками. Даже старая парковая часть, служившая для игр и развлечений, оказалась приведенной в порядок, теперь там появилось несколько новых прудов, в которых весело плескалась форель и отражалось голубое небо. Да и сама вилла была тщательно отремонтирована, обновлены арки на террасе, старый плющ подстрижен, а по фасаду дома вились побеги глицинии, покрытой бледно-лиловыми цветами. В воротах стояли новые прочные столбы, а в оконные переплеты вставили стекла. Бернардино с тревогой отмечал все новые признаки процветания поместья, и в сердце его понемногу вползал холод. Неужели Симонетта вышла замуж и новый хозяин Кастелло привнес сюда все эти перемены? Сестра Бьянка, пытаясь успокоить Бернардино, ласково коснулась рукой его плеча, но он, стряхнув ее руку, вдруг быстрым шагом ринулся по тропе к дому, не в силах долее выносить напряженное ожидание и неведение. Все равно он должен был увидеть Симонетту, пусть даже в последний раз!

Сестра Бьянка последовала за Бернардино. Симонетту она увидела в ту же минуту, что и он. Чудо из чудес: на ней оказалось точно такое же красное платье, что и на его фреске, расшитое золотой нитью и мелким жемчугом! И волосы были уложены в точно такую же, как на его фреске, золотую с жемчугом сетку и точно так же отливали красноватым светом сердолика-кровавика. Сама же Симонетта была такой веселой, такой полной жизни, ничуть не похожей на церковную фреску. На ее белокожем, как у всех рыжих, лице играл яркий румянец, она звонко смеялась, а ее огненные кудри, вырвавшись из плена золоченой сетки, так и вились, обнимая ее шейку и ушки. Подоткнув юбки, чтобы удобнее было бегать, она носилась вместе с детьми вокруг самого большого дерева в этой миндальной роще, и с первого взгляда становилось ясно, что здесь поселилось настоящее семейное счастье. Вот только поблизости не было заметно никакого мужа, лишь двое золотоволосых мальчишек вместе с нею бегали вокруг дерева, смеясь и спотыкаясь, и у каждого в руке была зеленая ветка цветущего миндаля — некое оружие, с которым они и гонялись за своей прекрасной «жертвой», грозно рассекая воздух. Время от времени Симонетта ловила то одного, то другого малыша и с материнской нежностью целовала то в щечку, то в шейку.

Бернардино был глубоко тронут увиденной картиной — Симонетта вполне могла бы быть матерью этих мальчишек, если бы не две вещи: во-первых, дети были слишком большими для нее, а во-вторых, старшего мальчика он узнал. Неужели это действительно он, Илия, тот еврейский малыш, которому он тогда нарисовал на ладошке голубку и купил «мраморный» шарик? Тот Илия, который носил также имя Евангелиста, тот самый его ангел со свечами и красными крыльями, который теперь вечно будет жить на стенах монастыря Сан-Маурицио?

А эта новая Симонетта, смеющаяся, улыбчивая, полная жизни молодая женщина, которую не терзали ни любовные страдания, ни необходимость оплакивать кого-то из близких, ни неверность мужа, ни презрение толпы, поражала и восхищала Бернардино. Она больше не казалась ни слишком обедневшей, ни слишком гордой, как в тот день, когда впервые пришла к нему в старом охотничьем костюме мужа, чтобы просить работы. Не казалась она и холодной и далекой, как во время их сеансов, когда художник рисовал с нее Богородицу и ему представлялось, что ей столь же чужды земные страсти, как и прекрасной, но холодной луне в небесах. Да, Симонетта сильно изменилась, и теперь Бернардино желал ее, как никогда прежде. Сестра Бьянка тоже заметила эти перемены — ее доброе сердце сладко заныло при виде столь чудесной сцены, и ей показалось, что она видит перед собой святую Урсулу, играющую с ангелом, держащим свечи. Но ей было страшно за Бернардино: разве можно было забыть такую женщину? Симонетта оказалась совсем не той гордой и неприступной дамой, какой Бьянка представляла ее по фрескам Бернардино. Это была не холодная и властная хозяйка замка, которая только мучает своего возлюбленного, а теплая, очаровательная юная женщина, способная превратить жизнь любого мужчины в истинный рай на земле. И Бьянка в страхе подумала: что же станется с ее другом, если эта прелестная синьора откажется стать его женой?

Наконец Симонетта, устав от игры и запыхавшись, упала под Дерево Ребекки прямо на зеленую траву, росшую возле могилы Манодораты. Она чуть откинулась назад и удобно оперлась спиной о ствол того самого миндального дерева, где некогда ее дорогой друг испустил последний вздох и сыновья Манодораты упали в ее объятия. Симонетта сознательно водила сюда мальчиков, презрев все предрассудки и превратив это место у могилы их родителей в любимое место для веселых детских игр. Она часто и совершенно открыто говорила с ними об отце и матери, и вскоре дети тоже стали говорить о них спокойно и охотно.

Симонетта обняла мальчиков, прижав их к себе так, чтобы тот и другой смогли отдохнуть у нее на плече, и закрыла глаза. Солнце светило так ярко, что сквозь сомкнутые веки она видела над собой темные тени миндальных листьев, мелькавшие в воздухе, точно темные рыбки в воде. Когда же Симонетта, немного отдохнув, вновь открыла глаза, то ей показалось, что она просто слегка ослепла от солнца, ибо прямо перед собою увидела Бернардино Луини.

И в ту же минуту все сомнения сестры Бьянки рассеялись. Ибо Симонетта, потрясенная до глубины души столь неожиданным появлением Бернардино, вскочила с земли и крепко обняла его обеими руками, смеясь и плача одновременно. Оба, как заведенные, повторяли имена друг друга, а потом принялись благодарить Бога, которого они — независимо друг от друга — так хорошо узнали в долгие и тягостные дни разлуки. Наконец уста их встретились в долгом страстном поцелуе, и они пили друг друга с закрытыми глазами, до глубины души благодарные Господу и судьбе за то, что все наконец-то встало на свои места. Аббатиса — а она ведь была всего-навсего женщиной — напрягала слух, страстно желая услышать, о чем они говорят, но так и не сумела понять, почему между поцелуями Бернардино называет Симонетту Филис, а она, точно отзываясь на некий пароль, отвечает ему греческим именем Демофон. Возможно, аббатиса была бы потрясена, если б узнала, что эти двое влюбленных называют друг друга именами героев одного языческого мифа, сочиненного древними греками и повествующего о том, как женщина, считая, что утратила возлюбленного, превращается в миндальное дерево, но потом оказывается спасена, ибо ее любимый возвращается к ней, и она расцветает в его объятиях, вновь возвращаясь с его помощью к жизни и любви. Но аббатисе эта аллюзия была неведома, да ей совершенно и не хотелось судить этих влюбленных. Она просто взяла ручонки мальчиков в свои руки, притянула обоих к себе и спросила:

— А меня вы можете научить той игре, в которую только что играли? Мне бы очень хотелось в нее поиграть!

И пока Бернардино с Симонеттой бродили под миндальными деревьями, ронявшими им на губы и ресницы нежные лепестки, аббатиса монастыря Сан-Маурицио, подобрав монашеские одежды выше колен и впервые за многие годы подставив солнцу бледные и, надо сказать, довольно волосатые ноги, с наслаждением носилась вокруг дерева, преследуемая двумя еврейскими мальчишками. Она пронзительно, как попугай, хохотала и, точно восточный дервиш, вертелась во все стороны, стараясь удрать от юных преследователей.