Читать книгу "Магия грез - Карен Мари Монинг"

— Я ни о чем не просил.

— И ничего не давал! — выплюнула она. — Ты хоть знаешь, каково это — понимать, что у человека, которому ты даришь сердце, своего сердца никогда не было?

— Зачем ты здесь, Фиона? Чтобы показать, что у тебя новый любовник? Чтобы умолять о разрешении вернуться в мою постель? Она не пуста и никогда не опустеет. Чтобы извиниться за то, что попыталась убить ее, тем самым уничтожив мой единственный шанс?

— Единственный шанс на что? — Я тут же вцепилась в эту его оговорку. Так он злился на то, что она попыталась меня убить, не из-за меня, а из-за того, что я была его последним шансом на что-то?

Фиона внимательно посмотрела на меня, потом на Бэрронса и засмеялась.

— О, какой замечательный абсурд! Она до сих пор не знает. Ох, Иерихон! Ты никогда не изменишься, верно? Наверное, ты так боишься…

Внезапно ее рот приоткрылся в резком вдохе, лицо застыло, и она с удивленным выражением лица осела на землю. Ее руки потянулись вверх, но не достигли цели. Фиона медленно сжалась в комок на брусчатке.

Я вытаращила глаза. Глубоко в ее груди засел нож, попавший прямо в сердце. Вокруг раны растекалась кровь. Я даже не видела, как Бэрронс его бросил.

— Предполагаю, вы пришли с сообщением, — холодно сказал он одному из охранников.

— Гроссмейстер ждет вот эту, — охранник кивнул на меня. — Он сказал, что это ее последний шанс.

— Уберите эту, — Бэрронс посмотрел на Фиону, — с моей аллеи.

Она все еще была без сознания, но это ненадолго. Ее плоть была так пропитана Невидимыми, что даже нож в сердце ее теперь не убьет. Сила Темных Фейри в крови залечит эту рану. Нужно было мое копье, чтобы убить то, во что она превратилась. Или оружие, которое Бэрронс использовал против принцессы Фейри. Но его нож заставил Фиону замолчать.

Что она собиралась сказать? Чего я не знала и почему Бэрронс не хочет, чтобы мне это стало известно? Что за «замечательный абсурд»?

Я посмотрела на «мою волну», которой доверила нести меня через море опасностей. И почувствовала себя ребенком, обрывающим лепестки цветка: я ему верю, я ему не верю, верю, не верю.

— И можете передать Дэрроку, — сказал Бэрронс, — что мисс Лейн принадлежит мне. Если он хочет ее заполучить, пусть, мать его, придет и попробует это сделать.

28

На следующее утро я первым делом направилась к каминам, зажгла их и выставила на максимум.

Мне снова снилась прекрасная холодная женщина. Она была одна, с ней что-то было не так, но душа причиняла ей большие страдания, чем тело. Я плакала во сне, и слезы превращались в лед у меня на щеках. Она потеряла нечто настолько важное, что больше не хотела жить.

Как обычно, я проснулась промерзшей до костей. Даже обжигающий душ не справился с ознобом. Теперь я знала, что этот сон снился мне всю жизнь, и вспомнила, как маленькой девочкой я вскакивала с кровати, как замерзали у меня ноги, и как стучали зубы, и как я бежала, чтобы согреться в папиных объятиях. Вспомнила, как он заворачивал меня в одеяла и читал мне. Он говорил «пиратским голосом», хотя теперь я не могу понять почему: «Эй, на палубе! Навидались дел, кто денег хотел, кто золото здесь искал…»[6].

И пока Сэм Мак-Ги согревался в своей печи для кремации, я дрожала и согревалась в папиных руках, напуганная историей о золотоискателях в Арктике, один из которых волочет тело мертвого друга на салазках, чтобы сжечь на берегу Лебаржского озера, выполнив обещание, данное умирающему.

Я грела руки у огня и слышала через дверь, как Бэрронс в своем кабинете злобно разговаривает с кем-то по телефону.

Прошлой ночью, после того как он зарезал Фиону, мы обменялись всего восемью словами.

Я смотрела на него, когда он отпирал заднюю дверь, и размышляла над всеми возможными вопросами.

Он толкнул дверь, подождал, пока я войду, проскользнув под его рукой, и насмешливо посмотрел на меня сверху вниз.

— Что? Никаких вопросов, мисс Лейн?

Скопировав его тон, я холодно сказала:

— Спокойной ночи, Бэрронс.

На лестнице меня догнал его мягкий смех. Задавать вопросы было бессмысленно. Я не собиралась больше упражняться в тщетности.

Согрев в микроволновке за конторкой чашку воды, я добавила три чайные ложки растворимого кофе. Открыла ящик с посудой.

— Черт.

Сахар у меня закончился, сливок в холодильнике тоже не было. А это были простые удовольствия, которые очень много для меня значили.

Вздохнув, я прислонилась к конторке и отпила кисловатый кофе.

— Скажите этому надменному ублюдку: потому что я так сказал, — говорил Бэрронс. — Мне понадобитесь вы все. И мне плевать, что об этом думает Лор.

Кажется, он организовывал общий сбор. Интересно было бы увидеть других, похожих на Бэрронса. Он собирался разобраться с Дэрроком, покончить с ним, убрать его с дороги. Я была обеими руками за этот план, до тех пор пока мне предстояло вонзить копье в живот ублюдка, который начал всю эту дрянь и либо убил мою сестру, либо позволил ее убить, а потом приказал изнасиловать меня. Мне нужно было, чтобы одна из грозящих мне опасностей исчезла. Опасностей в моей жизни и так было предостаточно.

Я надеялась, что это произойдет сегодня. Надеялась, что Гроссмейстер явится в книжный магазин, а улицы заполнят Невидимые. Надеялась, что Бэрронс соберет своих… кем бы они ни были. А я позову Джайна, его людей и ши-видящих. У нас будет самая главная из битв, и мы выйдем из нее победителями, в этом я не сомневалась. Но мне было холодно не только от моего сна. Моя решимость была выточена из цельного куска льда. Я беспокойно металась, как зверь по клетке. Меня тошнило от размышлений о том, что может произойти. Я хотела, чтобы все это наконец произошло.

— Нет, это не важнее моего дела. Ничто не важнее, и ты это знаешь! — зарычал Бэрронс. — И какой хрен тут главный, по его мнению? — Пауза. — Тогда пусть убирается на хрен из моего города.

Моего города. Я размышляла над этой фразой, думала о том, почему Бэрронс решил так выразиться. Он никогда не говорил «наш мир». Он всегда говорил «ваш мир». Но называл Дублин своим городом. Только потому, что давно здесь жил? Или Бэрронс, как и я, был очарован мишурой и грацией, шармом и цветастой двойственностью?

Я посмотрела на «мой» магазин. Так я его называла. Похоже, мы называем вещи, которые затронули наше сердце, «своими», независимо от того, наши они или нет. А если Дублин был его городом, означало ли это, что у Бэрронса есть сердце, несмотря на уверенность Фионы в обратном?