Читать книгу "Волга. История главной реки России - Дженет Хартли"

поволжские города, особенно на Верхней и Средней Волге, к тому же в первые годы войны хлынул поток беженцев, в том числе поляков, литовцев и евреев, что добавило нестабильности в обществе. В Рыбинск в июле 1915 года прибыло более 400 беженцев из Курляндии (Западная Латвия), а в Саратове к февралю 1916 года оказалось уже более 28 тысяч беженцев[840].

Как мы уже выяснили, поволжские города имели исключительно сложный этнический и религиозный состав населения. Во время войны татары-мусульмане и немецкие колонисты в городах и селах воспринимались властями как потенциальный источник нестабильности. Правительство сомневалось в лояльности нерусских призывников, в особенности остерегаясь измены со стороны немецких колонистов и нежелания татар воевать с Турцией. При этом страхи по большей части были беспочвенными, хотя немецких колонистов (из которых в армию было призвано около 40 тысяч) в основном отправляли на Кавказский фронт. Татары сражались офицерами и простыми солдатами и жаловались главным образом на то, что из-за плохого знания русского их не торопятся производить в следующие звания. Муллы-патриоты молились за победу, а городские татары делали пожертвования на военные нужды.[841] Большинство татар в поволжских городах куда больше переживали из-за дефицита продуктов, чем из-за антитурецкой политики российского правительства.

Но все это не могло умерить подозрительности властей. В Казани поместили под надзор «нежелательных лиц», в том числе немцев (как колонистов, так и городских жителей), татар и беженцев-евреев. В 1915 году полиция докладывала о «враждебном отношении» населения Самары и Саратова к немцам, которое усугублялось предполагаемыми прогерманскими настроениями непопулярной императрицы Александры Федоровны – немецкой принцессы из Гессена. В Самаре и Саратове на немцев, внешне поддерживавших войну, поступали анонимные доносы. Полиция в расследовании предполагаемой измены доходила до абсурда: в немецкой колонии Сарепте возбудили следствие по поводу того, что один из колонистов якобы сказал: «Дурак наш царь»[842]. На железнодорожной станции в Нижегородской губернии арестовали одного немца, якобы выражавшего «враждебные» чувства к русским. В феврале 1915 года сообщалось о 13-летнем мальчике, проявившем неуважение к царю во время катания на лыжах с приятелем в Камышине (город на Волге в 190 км к северу от Царицына): он якобы сказал, что царь не заботится о бедных, после чего добавил: «К черту богачей!»[843][844]

Немцы, поселившиеся на Волге и строившие там жизнь и карьеру, столкнулись с тем, что полиция разрушает их жизнь. В Ярославле полиция депортировала немецкого профессора, который протестовал, указывая, что спокойно живет в городе на протяжении уже пяти лет[845]. Некоторых немцев в поволжских городах ограбили, а кое-кого даже арестовали за шпионаж. Ситуацию усугубляло наличие в нескольких поволжских городах немецких военнопленных. В 1916 году в Астрахани находилось 23 000 немцев – главным образом военнопленных[846]. В канун Февральской революции Николай II расширил права государства экспроприировать земли немцев – с территорий на западной границе на все земли немецкого населения Российской империи. Это привело бы к конфискации земли немецких колонистов на Волге, если бы в феврале 1917 года не сменился режим[847].

В Саратове мусульманин по имени Саттар Манафов был арестован и обвинен (среди прочего) в том, что носил фрукты из своей лавки больному турецкому офицеру, а также, что более серьезно, в том, что помогал турецким пленным бежать в Сибирь. Манафов был арестован и заключен в тюрьму, но освобожден по суду[848]. Чрезмерно суровые действия властей по отношению к нерусскому населению на Волге доказывали их нервозность касательно настроений в обществе.

В 1917 году нехватка еды и общее ощущение того, что война никогда не закончится, сделали ситуацию в России очень напряженной. После серии массовых забастовок и мятежей в армейских частях в Петрограде (Санкт-Петербург в 1914 году был переименован в Петроград с целью избавиться от звучащего по-немецки названия) царь Николай II в марте 1917 года отрекся от престола. Отречение было с энтузиазмом встречено большей частью населения: в письме Александра Маркова члену Симбирской архивной комиссии (то есть вовсе не рабочему, а представителю царской администрации) говорилось: «Не имея возможности сейчас послать телеграмму, спешу, хотя бы письмом, поздравить Вас, дорогой Петр Александрович, с торжеством революции и с новой свободной Россией!»[849]

В университетской Казани студенты с энтузиазмом принимали участие в демонстрациях вместе с рабочими: «В то время Казань была городом демонстраций, одна сменяла другую. Играли оркестры. Пели «Марсельезу». Красные полотнища пламенели на солнце»[850]. В Нижнем Новгороде отречение царя вышли праздновать 20 тысяч человек, из тюрьмы выпустили заключенных[851]. В Саратове тоже проходили и демонстрации, и коллективное пение «Марсельезы», и освобождение узников[852].

Не так быстро новости достигли более мелких городов и сел на Волге. Но и там проходили демонстрации, особенно там, где были фабрики. Один из участников впоследствии вспоминал, как рабочие с его завода в Мелекессе – небольшом городе в Симбирской губернии на реке Мелекесске (ныне Димитровград – в честь болгарского революционера) – решили провести демонстрацию, и в итоге 300 человек прошли по городу, размахивая красными флагами, а затем провели собрание в местном театре[853]. Однако в сельской местности падению царского режима радовались в основном русские. Активист из села Кумор в Казанской губернии (преимущественно русского по населению) сообщал, что татары, марийцы и удмурты с окраины села не проявляли особого энтузиазма по поводу революции и «в целом не выказывали особого доверия русскому населению, представляя темные силы и будучи сторонниками реакции»[854].

Февральская революция в большинстве городов оказалась практически бескровной. Но Российская империя была велика и разнообразна, так что в местных условиях события могли приобретать совсем иной характер – и в Поволжье, и в других регионах. Мы знаем из предыдущей главы, что революция 1905 года в Твери была исключительно кровавой, а забастовки рабочих были жестоко подавлены. Рабочие сильно ненавидели губернатора Николая фон Бюнтинга, запретившего собрания и безуспешно пытавшегося скрыть полученные из Петрограда новости. За время войны цены в городе резко выросли, а зарплаты за ними не поспевали. Не хватало основных продуктов и нефти. 2 марта началась крупная демонстрация, в которой участие приняли 20 тысяч рабочих и других жителей. Вскоре события вышли из-под контроля: стали крушить винные погреба, взбунтовался местный резервный полк. В этой неспокойной атмосфере губернатор фон Бюнтинг решился на смелый, хотя и неосторожный и даже вызывающий шаг. Он решил встретить толпу в великолепном черном кителе с красными эполетами. Свидетель вспоминал: «Он стоял как каменный; ни один мускул на его теле не дрогнул. Наконец толпа потеряла всякое терпение, и он пал в дверях гауптвахты от двух пуль и множества штыковых ран». Толпа, пьяная и разгневанная, поволокла его тело на главную улицу и растоптала; китель, символ его власти, разорвали, а обрывки забросили на верхние ветки дерева. После этого разгромили рынок, разграбили