Читать книгу "Сердце трона - Лилит Бегларян"

выдержать. Не сорок.

— Сорок?

— Я молил палача отдать все мне. История могла кончиться если не компромиссом, то хотя бы законно. Но вмешался король. Наверное, он хотел проучить меня за то, что я был с ним не особо вежлив. Я встал на этот путь не ради ранга, я хотел отомстить. — Я делаю паузу и наблюдаю за реакцией. Харэн смотрит на меня во все глаза и без единой капли осуждения. — Что ты теперь обо мне думаешь?

— Я понимаю. Я бы сделал так же.

— У мести есть причины, но нет оправданий. Если бы я мог что-то изменить, я бы остался безымянным стражником.

— А мама знает?

— Знает только она. Теперь еще ты.

— Честное слово, я умею молчать!

— Иначе бы я не признался.

— А Цэккая я и в этот раз прощу, ладно?

***

Прошел еще один день, у Ларрэт почти полностью пропал голос. Даже Айрон не отходит от ее кровати, что уж говорить про Харэна. Я тоже рядом, но скован рамками своего положения — слуги и секретаря. Я могу только стоять и смотреть, как она умирает. Айрон временами задерживает на мне сочувствующий взгляд. Возможно, я и не заслуживаю большего снисхождения.

— Харэн, — говорит он вдруг, — уже полночь. Ей будет проще заснуть, если мы оставим ее в покое. — Он кладет руку на плечо сына.

— Нет.

— Вен позовет нас, если что. — Айрон смотрит на меня. — Да ведь?

— Конечно.

— Так что, идем? Тебе тоже не помешает выспаться. — Харэн соглашается только тогда, когда Ларрэт кивает.

Закрывается одна дверь, затем вторая — вот они уже в коридоре. Оставшись наедине с ней, я подхожу ближе, сажусь вплотную к кровати и беру ее за руку. Ее пальцы слишком холодные для живого человека, но внимательный взгляд и полуулыбка говорят о том, что она меня слышит.

— Вен, — шепчет она.

— Если хочешь, мы можем помолчать.

— Последнее… желание. Забери маму.

Я сжимаю ее руку покрепче, но не решаюсь ответить «да». Это слишком трудно — и сказать, и исполнить.

— Прости ее, тебе это нужно.

— Нужно, — повторяю. — Наверное, нужно.

Мы не говорим ни о чем больше. Ларрэт засыпает, а я не могу пошевелиться, чтобы не разбудить. Поправится ли она? Надежды все меньше, но думать о ее смерти немыслимо.

Бывают моменты, когда люди счастливы, но не осознают этого: они ругают судьбу за неурядицы, днем и ночью думают только о том, чего им не хватает. Проходит время, счастье превращается в воспоминание. Оно греет душу, иногда до боли. Как часто мы забываем о том, что вслед за белой полосой — пусть и порою тонкой, как нитка, — всегда следует черная… Переступая эту грань, оглядываешься назад и коришь себя, что жил вполсилы, строил слишком много планов вместо того, чтобы насладиться настоящим. Но сделать уже ничего не можешь.

Ночь кажется вечностью. Я вспоминаю, как впервые увидел Ларрэт, как избегал ее шесть лет до ее коронации и два года после. И зачем? Она была напоминанием о моей глупости, была чем-то недосягаемым, чем-то совершенным, чего я недостоин. Я долго не мог принять ее в свою жизнь, а когда это случилось, Ларрэт заполнила ее без остатка. Она стала моим убежищем. Не осознавая этого, я нуждался в ней так сильно, что потерял голову.

Какое-то время до и после рождения Харэна она отдалилась от меня, и я готов был любить ее безответно. С тех пор моя жизнь превратилась в бесконечное служение им обоим. В отрыве от реальности такая самоотверженность кажется глупостью, но я ни о чем не жалею. Я переживал по поводу того, что это все неправильно, я нередко чувствовал себя лишним. Я слишком часто страдал от того, что не оказался смелее и не отстоял свое право быть с ней, и каждый раз убеждал себя, что так лучше для всех.

Как легко я признался ему в сговоре против короля! Быть может, когда-нибудь я смогу рассказать ему все остальное… Кто знает, как сложился жизнь и как изменюсь я. В том, что люди меняются, нет сомнений. Каким был я двадцать лет назад и какой я сейчас — два разных человека, но одна личность, которую изменили годы. Увы, иногда внутренние установки слишком прочны, и мы сопротивляемся этим изменениям, идем против своей изменчивой природы. И сами от этого страдаем.

Когда-то я не хотел ни слышать, ни знать, что я, как и любой человек, плод чьего-то союза. Я презирал своих родителей за то, что они забрали ее, не дали с ней попрощаться. А оказалось все по-другому. Я обвинял Миэну в том, что она не потрудилась найти меня, но разве я сам искал могилу Мерт? Я, возможно, даже слышал о старушке, тоскующей по своим детям, но не придал этому значения. Я слишком верил в то, что не нужен ей, а она — в то, что я мертв.

Она живет у могилы дочери, одна, почти без средств к существованию. Она изо дня в день просит милостыни у границы. Мне тяжело переступать через себя, но подсознательно я хочу ее простить, хочу вернуть ее к жизни и наверстать упущенное. Предсмертное желание нельзя не исполнить — поэтому Ларрэт уберегла это на последний момент. Она не просила, не уговаривала, а поставила меня перед фактом, и это лучшее, что она могла сделать — не оставить мне выбора.

Жестоко на самом деле сидеть у постели умирающего, который мучается от болей, и желать, чтобы он протянул как можно дольше. Страх потерять близкого человека настолько сильный, что мы даже не задумываемся о том, что ему тяжелее, чем нам. С какой-то стороны мы проявляем заботу и хотим удержать его в этом мире, понятном и близком. Отпустить, отдать в руки неизвестности — тоже жестоко. Но правда в том, что в конечном итоге от нас самих ничего не зависит. Человек уходит, когда приходит его время, и нам остается только запомнить их последнюю волю.

***

Никогда еще ночь не казалась такой длинной. Я не сводил глаз с Ларрэт до самого утра, боясь упустить тот самый момент и не сдержать обещание, которое я дал Харэну.

Ее не стало только к полудню. Последние ее слова были обращены к сыну. Превозмогая боль, почти одними губами она сказала: «Я в тебя верю».

Родным запрещено провожать человека в последний путь и посещать его до окончания десятидневного траура. Так заведено и в мире королей, и в мире простых смертных: нельзя лить