Читать книгу "Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова"

Батурин посмотрел на нее.

Она не только боялась. Она загадала.

Если уедет, значит, все. Конец. Ничего и никогда у них невыйдет.

Если не уедет, они будут жить долго и счастливо, и умрут водин день, и она будет любить его так, как мать всю жизнь любит отца, и онизаведут собаку, и мальчика назовут Алешей, а девочку Катей, а если второй тожемальчик, то…

– Я тебе не нужен, – сказал Батурин с нажимом и опять закрылглаза, – ты все придумала, еще когда я… разговаривал с тобой в коридоре впервый раз, а эта дура нас подслушивала из телефонной будки. Как ее? Зинуша?

– Верочка, – поправила она.

– Вот именно.

Он все-таки должен сказать “нет”. Ну, вот хоть сейчас. Хотькак-нибудь. Он должен сказать, а она должна понять и… освободить его. Он тожесделан не из железа, и неизвестно, насколько в нем хватит унылого, тягостногоинвалидного благородства.

– Ты кто? – вдруг спросила Аллочка. – Ты кто, Батурин?

Он не стал делать вид, что не понял.

– Спецназ. После армии закончил училище, служил в… разныхместах. Ранили, я ушел.

– Сразу… к нам?

– К вам, – передразнил Батурин. – Или ты думаешь, чтовоенных не учат писать?

– Батурин, ты пишешь не как военный, а как журналист, –сказала Аллочка тихо, – как журналист экстра-класса. У нас так пишет еще толькоКира, а больше никто.

– У меня, должно быть, талант, – резюмировал Батурин и невыдержал, посмотрел на нее еще раз.

У нее были очень черные волосы, чуть-чуть не достававшие доплеч, выстриженные неровными прядями. Пряди разлетались в разные стороны.Профиль классической красавицы, уверенный подбородок, энергичная шея. Онслышал, как она пахнет – порохом и духами, – и видел ее руки, держащие руль.Никогда в жизни ничто не казалось ему таким сексуальным, как ее руки на черномпластике толстого руля – длинные пальцы, тонкие кисти, узкие запястья.

Он даже не поцеловал ее ни разу в жизни. Он понятия не имел,как это – поцеловать ее. Он вообще не ;лишком уверен, что ее можно целовать. Аее пальцы? Сожмутся в кулаки, стискивая его, или вопьются, как щупальца, илиоттолкнут его?

Он взялся за больную ногу – чтобы не забыться ненароком – истал смотреть в окно. Это было намного безопаснее.

– Господи, – пробормотала Аллочка, – что же это за делатакие? Главного у нас убили, в заложники нас захватили! Мама мне не поверила.Говорит – ты просто проспала и выдумываешь. Это потому, что я должна была импозвонить с утра и не позвонила. А потом оказалось, что они уже в Париже. Онисегодня улетели в Париж, – объяснила она зачем-то.

– Понятно.

“Би эм даблю” проехал еще совсем немного и остановился вгустеющих синих и теплых сумерках. Это был никакой не Речной вокзал.

– Что? – спросил Батурин и посмотрел в окно. За окномвиднелись низкий заборчик, ступеньки и кованые железные ворота, а за ними дом,похожий на океанский лайнер, и будка со шлагбаумом, а в будке охранник. – Кудаты меня привезла?!

– К себе, – заявила Аллочка решительно и, дернув, отшвырнулапривязной ремень. Ремень поехал вверх с приятным звуком. – Я привезла тебя ксебе домой.

Батурин помолчал.

– Зачем?

– Затем, что я не доеду до твоего б…кого Речного вокзала! –закричала она и заплакала. Вернее, она не заплакала, а слезы сами по себехлынули из ее глаз и стали капать Батурину на руки, очень горячие, оченьтяжелые.

Он стал вытирать их, потому что боялся слез.

Мама умерла, и все соседские тетки утопали в слезах. Емубыло семь лет, когда он понял очень отчетливо, на всю оставшуюся жизнь: разслезы, значит, горе, сравнимое с тем, что было у него, когда умерла мама.

– Прости, пожалуйста, – забормотал он, хотя ни в чем не былвиноват, – конечно. Раз ты не можешь. Конечно. Не надо было меня ждать такдолго. Ты сильно перенервничала, я знаю.

– Я не перенервничала! – выкрикнула она злобно и бросиласьна него.

Ее губы обрушились на его губы, и она стала целовать еготак, как никто и никогда в жизни его не целовал. Она почти кусалась,прижималась, выбравшись из своего сиденья, и ему пришлось подхватить ее иприжать, чтобы она не упала. Черные волосы лезли ему в лицо, шелковые тряпки еекостюма задирались, открывая стройные бедра, и когда ладонями он почувствовалее кожу – горячую, как давешние слезы, – в голове у него что-то произошло.

Все. Назад дороги нет.

На самом деле и не было никогда, это он придумал, что есть.Из трусости.

Подхватив в ладонь ее затылок, он притиснул Аллочку к себе –еще ближе, еще больше, чтобы уж точно нельзя было отступить, – и начал быстроцеловать ее щеки и губы, которые как будто разгорались от его поцелуев, и жарстал стремительно распространяться, как в высохшем лесу, и отравил кровь, иударил в голову, в спину и в ноги, и он даже завыл тихонько от этого жара иоттого, что не может получить ее немедленно, прямо здесь, на узком сиденьедвухместной спортивной машины, перед будкой с охранником и домом, похожим намногоэтажный океанский лайнер, будь оно все проклято!

– Я не перенервничала, – бормотала она ожесточенно, у самыхего губ, – я не перенервничала! Ты просто ненормальный, Гришка! Я хочу тебя стех пор, как ты налетел на меня в коридоре и сказал, чтобы я проверилакомпьютер на вирусы! Я спать не могу, я есть не могу, я думаю только о тебе,день и ночь, а ты… ты даже знать меня не хочешь!

Запищав, она расстегнула последнюю пуговицу на его рубахе,распахнула ее и снова кинулась на него. Только теперь она прижималась прямо кнему, к тому месту, где тяжело бухало огромное чужое сердце, и там, где онаприжималась, кожа становилась влажной и болезненной, как будто слишкомнатянутой, как на барабане.

– Это ты, – бормотал Батурин, тиская ее, – это тыненормальная. Ты не можешь. Мы не должны. Ты хоть понимаешь, что мы не должны?

Почему-то он ничего не видел и не сразу понял, что это ееволосы закрывают ему свет, и он сильно дернул ее за волосы, заставив откинутьголову назад, и впился в ее шею, оставляя на ней красные вампирские следы.

Его руки были под ее одеждой, гладили, узнавали, мяли ее,ногой он придавил ей ногу, заставив вскрикнуть.

Только с ней. И прямо сейчас.

– Нет, – тяжело дыша, сказала она ему в губы, – прямосейчас, но не здесь.

Он мимолетно удивился, потому что ничего не говорил вслух,просто она читала его мысли, но он не знал, что теперь должен отпустить ее.