Читать книгу "Самураи. Подлинные истории и легенды - Хироаки Сато"

вы год за годом говорите мне, что доложить не о чем. Не понимаю, как это так!»

«О всех важных делах вам докладывают незамедлительно, господин, – ответил отец. – Что же касается незначительных дел, то я обсуждаю их с людьми, уполномоченными вами на время вашего отсутствия, и решаю их. Поэтому действительно нет ничего такого, о чем бы я мог вам доложить».

Но и после этого Кохо по возвращении из Кадзуса неизменно вызывал моего отца. Кохо говорил ему о том, что видел, и лишь спустя много часов отпускал его. «Он более никогда не спрашивал, что произошло в его отсутствие», – сказал отец.

В конце второго года Сёхо [1645] подошел черед Кохо охранять замок Суруга[191]. У отца в то время были дела в поместье Кохо в Кадзуса, поэтому он не отправился вместе с господином. Весной следующего года к нему прибыл гонец с приказом спешно явиться. Отец сразу же покинул провинцию Кадзуса и направился к Суруга.

«В те дни покои охранявших замок были все еще окружены лишь частоколом из перевязанных стеблей бамбука, – говорил отец. – Поэтому каждую ночь молодые самураи перемахивали через частокол и играли. Старшие говорили господину, что нет никакой возможности удержать их. Вот почему Кохо вызвал меня.

В таком положении, думал я, наша репутация пострадает, даже если один человек совершит какой-нибудь проступок. И у меня появилась идея. Я осмотрел местность вокруг наших покоев и расставил стражу. Потом я приказал построить четыре-пять сторожевых домика и в каждый поместил по два воина. Каждую ночь, после захода солнца и до рассвета, я лично обходил местность, хвалил тех, кто не пренебрегает своими обязанностями, и предупреждал тех, кто делал это. Так продолжалось в течение всей нашей службы. Я не спал ни одной ночи. Но никто не выскочил ночью играть».

В четвертый год Сёхо [1647] пришла очередь Кохо сторожить огонь на горе Никко[192]. Ему было предписано оставаться там сто дней подряд. В следующем году он должен был нести службу в замке Осака[193]. И в этот раз он взял моего отца с собой. На всем пути отец ни одну ночь не смыкал глаз. По дороге он дремал в седле, а на месте он выполнял днем свои обязанности, а ночью ему удавалось поспать лишь урывками. В конце концов его поразила слепота. Позднее он со смехом вспоминал, что, когда они возвращались из замка Осака и у поста Мисима их застал вечер, он не видел света, зажженного в домах.

«Господин, почему в то время вы поступали так?» – спросил я.

«Тому были причины, сын, – сказал отец. – Один молодой знатный самурай совершил тяжелое преступление. Он знал, что, если об этом станет известно, ему не избежать наказания, поэтому, перед тем как сбежать, он мечом убил другого самурая, чтобы представить дело так, будто преступление совершено из зависти. Кохо возненавидел его и искал, но никак не мог найти. Тогда он решил, что если возьмет под стражу престарелую мать беглеца, тот появится. Он арестовал и удерживал ее, но преступник так и не появился. Прошли дни и месяцы, и вот мать умерла в тюрьме. Потом кто-то сообщил мне, что беглец подкрадывается к Кохо в обличии странствующего монаха.

Если это правда, подумал я, то он попытается использовать свой шанс, пока Кохо путешествует. Поэтому я тайно расставил караулы и каждую ночь сам обходил их, так же, как и в Суруга. Все сочли, что я просто делаю то же самое, что и прежде».

Подав в отставку, отец рассказал мне одну историю: «Некто по имени Асидзава в детстве потерял отца. Кохо дал ему земли и держал рядом с собой. Когда этому человеку исполнилось двадцать, Кохо вызвал меня. Господин сидел на чем-то, а на коленях у него лежал меч. Я увидел, что он не похож на себя самого. “Подойдите поближе”, – сказал он. Я сделал было движение, чтобы достать из-за пояса короткий меч перед тем, как приблизиться к нему, но он сказал: “Подойдите ко мне так”. Когда я приблизился к нему, он объявил: “Я собираюсь вызвать Асидзава и убить его за преступление своими собственными руками. Оставайтесь на месте”.

Я остался, ничего не ответив. Чуть спустя господин сказал: “Вы ничего не ответили. Значит ли это, что у вас есть свои соображения?” – “Да, господин, – сказал я. – Асидзава часто говорит: “Ребенком я потерял отца, но я стал тем, кем стал, благодаря необычайной доброте нашего господина. У меня не хватит сил, чтобы отблагодарить его за его милости”.

Асидзава рожден смелым, но он еще молод и совершает глупые поступки. Что такого ужасного он совершил сейчас? Многие, не похожие в юности на него, и повзрослев не могут сделать ничего полезного. Я думал обо всем этом и не смог ответить сразу. Прошу прощения, господин”.

Кохо молчал, и я более ничего не говорил. Потом он произнес: “У вас на лице комары. Смахните их”. Я повел головой, и шесть или семь комаров, которые, напившись крови, спали, похожие на ягоды, упали на пол. Я достал из-за пазухи кусочек ткани, завернул их в нее, положил в рукав и стал ждать. Вскоре Кохо сказал: “Вы можете идти отдыхать”. И я ушел.

Тот человек любил выпить и порой, напившись, становился диким. Я поговорил с его хорошим другом по имени Сэки, и мы заставили его бросить дурную привычку. Спустя месяцы и годы он занял пост своего отца.

Сейчас Кохо уже нет, но я надеюсь, что он не забудет наших слов и до конца исполнит свой долг».

Отец рассказал все это, когда господин, о котором шла речь, после долгого перерыва напился вновь и вел себя ужасно.

В доме Кохо был человек по имени Като. Когда мне было двадцать, он выглядел на шестьдесят с небольшим. Говорили, что его дед был «командующим над воинами» в Сатоми, Ава, и защищал замок в местечке под названием Сануки, в провинции Кадзуса. В его доме хранилось два драгоценных меча, «меч змеи» и «меч обезьяны». «Меч змеи» я видел сам. Он был длиной в три фута, с тонким лезвием.

«Меч обезьяны» получил, как говорили, свое название потому, что Като в свое время выпросил его у вожака стаи обезьян. Я очень хотел увидеть его. В шестнадцать лет Като убил этим мечом собственного слугу, когда тот мариновал рыбу. Вместе со слугой оказалась разрубленной надвое и чаша цвета морской волны. Так говорили все.

После того