Читать книгу "1991. Заговор? Переворот? Революция? - Леонид Млечин"

В 1944 году отца, полковника Николая Алексеевича Алмазова, перевели в Псков. Прежде это был один из районов Ленинградской области, а тогда стал самостоятельной областью. Соответственно, создавали все административные структуры. Мой отец с должности заместителя начальника управления по кадрам Ленинградского управления НКВД был назначен туда начальником нового управления.

Проработал он там пять лет и попал под «ленинградское дело», когда Сталин расправлялся с ленинградскими кадрами. А отец провел всю блокаду в Ленинграде, занимался партизанским движением. И у него были дружеские отношения со вторым человеком в Ленинграде — Алексеем Александровичем Кузнецовым. Вот это и легло в основу обвинений, которые ему предъявили. Спасло его только то, что последние где-то полтора года они не имели личных встреч. Дело ограничилось понижением и ссылкой.

Его отправили в поселок Сухобезводное Горьковской области, где размещался центр Унжлага Унженского исправительно-трудового лагеря. Название от реке Унжа. Начальником исправительно-трудового лагеря. Заключенные валили лес. Соответственно и мы за ним в Сухо-безводное. После смерти Сталина его перевели в Горький (ныне Нижний Новгород), там он закончил службу. А я там учился в школе, в институте и начал работу в органах государственной безопасности. Потом служил в Новосибирске, пока не взяли в Инспекторское управление. А это кузница кадров.

В один прекрасный день Иваненко пригласил к себе Алмазова:

— Пойдешь работать в российский комитет?

До путча формирование КГБ РСФСР шло вяловато, а потом пошло очень быстро.

Сергей Алмазов:

— Многие стремились попасть в российский комитет. Судьба Союза не ясна, а служба в российском комитете открывала перспективу. И у нас была возможность выбирать кадры. Главная задача была — не промахнуться. Возникла, правда, другая проблема. Сидели все вместе, иногда в одном кабинете, но один уже в российском комитете, а другой остается в союзном. Многие понимали, что они не устраивают российскую команду… Обижались, ревновали, завидовали.

Я спросил Иваненко:

— Вот вы хозяином шли по коридорам Лубянки и народ кланялся издалека? Еще недавно вы были сомнительный человек, от Ельцина, а теперь все изменилось.

— Формально хозяином Лубянки оставался Бакатин. Я занимал одно крыло в доме № 2 с окнами на площадь Дзержинского. С Бакатиным взаимодействие сложно складывалось. Меня популизм Вадима Викторовича задевал. Особенно эпизод со сдачей схемы техники подслушивания в американском посольстве. Я узнал об этом по радио. У нас состоялся тяжелый разговор. Я считал необходимым создать комиссию по расследованию этого дела. Вадим Викторович нажаловался на меня Ельцину. Ельцин мне позвонил: «Прекратите. Это я разрешил».

В те месяцы дверь моего служебного кабинета, можно сказать, не закрывалась. Встречи, встречи, встречи. Попросился побеседовать американский посол Роберт Страус. Я посоветовался в правительстве: принимай, говорят. Он пришел со своими советниками, в том числе с резидентом ЦРУ. Поговорили, как будем работать в условиях демократии. Даже договорились обмениваться информацией о террористических проявлениях.

Иваненко спросил у резидента ЦРУ:

— Ожидали, что такое произойдет в России?

— Честно? Не ждал.

Так что о происках империалистических разведок можем забыть…

Глава госбезопасности России встречался со многими представителями демократической общественности. Пришла вдова академика Сахарова Елена Георгиевна Боннэр. С ней Иваненко посоветовали встретиться, извиниться за преследования покойного академика. Она попросила из архива дело ее расстрелянного отца. Показали… Попросила вернуть документы и дневники, изъятые у Сахарова. Но выяснилось, что все уничтожили — 580 томов.

Иваненко:

— Ничем не мог помочь ей в этом деле, хотя разговор вполне дружественный состоялся. Я вспомнил, как она приезжала к нам в Тюмень. Там сидел кто-то из диссидентов — в Нижней Тавде, это от Тюмени километров пятьдесят. И чтобы ее не пускать к ссыльному, у нас тогда все управление подняли. Мы заняли все места в автобусе, чтобы свободных мест не осталось. Рассказал ей этот эпизод. Она: «Придурки вы». В общем, вспоминали былое. Она говорит: «Не верю я, что вы перестроились, что уйдете от борьбы с инакомыслием. Все равно российское руководство заставит вас заниматься настроениями людей». Правильно сказала…

Но тогда казалось, что жизнь переменилась навсегда. Позволю себе еще одно личное отступление. В редакцию журнала «Новое время» на Пушкинской площади, где я тогда работал, пришел человек, которого еще недавно было невозможно себе представить свободно разгуливающим по улицам Москвы, поскольку советским судом он был приговорен к смертной казни за измену.

В пятидесятые годы КГБ готовил акцию по уничтожению руководителя исполнительного бюро народно-трудового союза в Западной Германии Георгия Сергеевича Околовича, эмигранта, родившегося в Елгаве. Он руководил оперативным сектором по подготовке и заброске агентуры НТС в Советский Союз.

Но руководитель боевой группы капитан Николай Евгеньевич Хохлов из 13-го отдела первого главного управления КГБ передумал.

18 февраля 1954 года капитан пришел к Околовичу домой (тот жил во Франкфурте-на-Майне) и представился:

— Георгий Сергеевич, я — Хохлов Николай Евгеньевич, сотрудник органов госбезопасности. ЦК КПСС приказал вас ликвидировать. Убийство поручено моей группе.

Он показал пистолет с электрическим спуском и глушителем. Поскольку никакого преступления Хохлов не совершил, то получил политическое убежище. Западные немцы устроили ему пресс-конференцию и разгорелся грандиозный скандал. В Москве военной коллегией Верховного суда Николай Хохлов был заочно приговорен к смертной казни.

А в 1991 году бывший капитан Хохлов как ни в чем не бывало приехал в Москву. Бывший специалист по «мокрым делам» совершенно не был похож на Джеймса Бонда. Николай Хохлов давно перебрался за океан и был профессором психологии в Калифорнийском университете. Казалось, его больше интересовала парапсихология. Впрочем, и само его появление в Москве было чем-то сверхъестественным.

Он даже сходил на Лубянку, где в центре общественных связей КГБ с ним поговорили вполне вежливо. Хохлова помиловали указом президента России.

Самым сложным в работе Иваненко оказалось выстраивание отношений с Ельциным.

— С каким настроением вы входили в кабинет Бориса Николаевича? — спросил я Иваненко.

— Если хотите, поначалу даже с каким-то трепетом. Но постепенно отношения начали портиться.

После августовского путча на Украине проходил референдум о провозглашении самостоятельного государства.

Ельцин спросил Иваненко:

— Ваш прогноз, Виктор Валентинович?

Иваненко позвонил в Киев председателю КГБ Украины Николаю Михайловичу Голушко, с которым у него были прекрасные отношения. Генерал-полковник Голушко станет после Баранникова министром безопасности России.