Читать книгу "Приеду к обеду. Мои истории с моей географией - Екатерина Рождественская"

У гостиницы живет бездомная. Их вообще стало в Нью-Йорке очень много. Черная, за 40, вполне себе фигуристая, в модных очечках и огромных золотых бусах. Сидит на чемодане метрах в пяти от двери и травит байки. Прогнать ее никто не может, гонят, увозят, а она все время возвращается – это мое место, мэр разрешил и всё тут! Бомжей, и вправду, не гоняют по приказу мэра, там же демократия во всем. А тетка эта, видимо, местный философ, всегда под кайфом, всегда в хорошем настроении. Вокруг нее постоянно куча других бездомных, своего рода клуб, слушают ее байки, открыв рот и попыхивая. Всё при ней – и маникюр, и огромные золотые кольца в ушах, и неровные, кусками, накладные ресницы, отклеенные у края глаз и придающие ей немного гротескное выражение. Дырявые грязненькие джинсики в обтяжечку, майка драная – не то модная, не то действительно драная, поди разбери. Сидит, опершись о стену, ноги вытянет, чтоб через них прохожие перешагивали. Ей нравится, что люди шарахаются, она крутит косячки и комментирует мужикам туристов, когда те уже отходят на безопасное расстояние:

– Это ж сколько надо жрать, чтоб в такую тушу превратиться, будто она и не ср…т вовсе, а всё приходует! Вот ведь чудеса природы! Посидела бы со мной тут недельку, человеком бы себя почувствовала! А так в жизни все грустно устроено – сегодня на себя нет времени, завтра не будет сил, а послезавтра не станет нас…

Мужики согласно кивают и что-то вяло вякают.

Проходит пара – он папик, она блондинка, скушная классика.

– Мужики к концу жизни становятся такими причудниками… Заведут себе породистую бабу, как породистую сучку и давай ее по улицам выгуливать! Поводка с ошейником разве что не хватает! Вот что он может с ней сделать в свои почти 80! Ума не приложу! Раздеть, посмотреть и умереть от счастья? Ведь сам-то, небось, скис еще при папе-Буше, а все туда же, что-то кому-то доказывать…

Стояла я, слушала тихонько, притворилась, словно такси жду, чтоб меня не вычислили, радовалась такому сочному и яркому монологу (уж не все рассказываю, там похлеще будет, а это так, обрывки!).

Но тут за мной пришел сын и увел от греха подальше!

Но не все ж вокруг гостиницы ходить, не за тем приехали! Проштудировала всяческие туристические предложения и выбрала классику из трех пунктов: Статуя Свободы, госпелы (церковное пение черных) и бродвейский мюзикл. Такой вот джентльменский набор на этот раз.

Первым делом поехали в отдаленный район послушать госпел. Почитала про госпел – это религиозные гимны черных на христианские темы, но с ярким влиянием Африки. Только в церкви они могли выражать свои чувства без надзора белых и отдавались им по полной. Но раньше, когда я видела это в кино – помните, с Вупи Голдберг, например? – мне казалось, что такие музыкальные номера могут быть поставлены только специально, настолько все было талантливо, отрепетированно и в едином порыве… Ну и захотелось поехать куда-то, чтобы послушать такое на месте. Живьем, так сказать.

Отправились в Бронкс, в обычную местную церковь на воскресную службу. Явились пораньше, нас усадили в самом конце церкви у входа, чтоб не смущать прихожан. Какие-то места прихожан впереди были уже заняты премилыми старушками, пришедшими заранее – все они были в кокетливых шляпках, кружевных перчатках и в белых одеждах. Бабушки здоровались с нами, с пришельцами, словно с родней, широко улыбаясь и каждому кивая. И началось! Сцена заполнилась разнокалиберными хористами, вышли солисты и заголосили. Как только зазвучала музыка, старушки стали вскакивать с мест, картинно отбрасывая свои палки и ходунки, петь, словно солистками были именно они, хлопать, махать и реально танцевать, совершенно никого не стесняясь. Это было прекрасно! Усидеть и правда сложно, настолько музыка эта и пение завораживает и проникает внутрь, и ты становишься уже частью чего-то большого и общего. Срабатывает эдакий коллективный инстинкт и всё, и ты уже действуешь не по своему желанию, а как все, слегка отключая разум, просто повторяешь движения других и растворяешься в ситуации. В процессе стали приходить еще люди, целыми семьями, с детьми, все празднично одетые, все попеть, потанцевать и приобщиться.

Думаете, я не пела? Еще как! Слова-то возникали на большом экране и давай, голоси, заходись, не сдерживайся, что со мной и происходило! Безумно заразительно! Впереди сидела совсем дряхленькая девушка лет под 90, с палочкой, но излучавшая какой-то особый прекрасный свет! Она улыбалась всем и каждому, и глаз от нее отвести было нельзя! Это был какой-то совершенно иной мир, мне до этого не знакомый. Как хорошо, что еще есть, чему удивляться на этой планете!

#######

А через пару дней отправились навестить тетю с огнем, Женщину Свободы, которую подарила Франция народу Америки в 1886 году.

Как же можно было не посмотреть на нее вблизи? Я чуть свет встала и помчалась. Еще и в День независимости. Ну совпало так, чего уж теперь. Катер к ней отправляется из Бэттори-парка, на самом юге Манхэттена, прямо на мысе. Народу тьма, все жаждут. Не то с ветерком по воде в жару прокатиться, не то к истории приобщиться. Поплыли. Недолго, минут 15. С моря женщина смотрится внушительно. Поза многообещающая. Для кого-то обещания сбывались, для кого-то нет. Этим путём прибывали все эмигранты из Европы и первое, что они видели после многодневного пути – это её, женщину с огнем. Символ свободы, где на постаменте написаны слова американской поэтессы Эммы Лазарус:

Дай мне твоих уставших бедняков,

Их, жаждущих дышать свободно,

Весь этот жалкий сброд на людных берегах твоих.

Шли мне их толпы по стихии водной,

Я поднимаю факел свой у врат златых!

В середине XIX века путь этот «до врат златых» на парусниках занимал 2–3 месяца, позже пароходы шли уже всего около двух недель, но это были те еще две недели! Холод, качка, болезни, а иногда и голод, – далеко не все доплывали живыми до Статуи Свободы.

Потом судна с оставшимися в живых иммигрантами (или уже эмигрантами?) вставали на якорь у входа в нью-йоркскую гавань. Документы богатых пассажиров 1-го и 2-го классов оформлялись на борту, и тех, кого уже осмотрели врачи, перевозили на пароме на пристань Манхэттена, где они могли дальше поступать по своему усмотрению. Пассажиров третьего класса, то есть большинство, высаживали на острове Эллис. Остров был долгое время пустым, совершенно пустым, там отдыхали чайки. Так и назывался он тогда – остров Чаек. Потом стал Устричным островом. Потом Висельным, там долгое время вешали преступников. Ну и наконец, Иммигрантским. Его купил некто Эллис и открыл на нем иммиграционный центр. Построили большое здание с больницей, где вновь прибывшие проходили карантин и это, по их воспоминаниям, стало самым страшным временем в Америке.

Приезжих сначала запускали в просторное помещение, где они ожидали дальнейшей сортировки. Тем временем врачи наблюдали за ними сверху, с балконов, отсеивая хромых, запыхавшихся или с подозрительными высыпаниями и нарывами на теле (как возможных сердечных, туберкулёзных и сифилитических больных). Но самыми первыми медиками, которые встречали эмигрантов после «отстоя», были – не поверите – офтальмологи, которые искали поражение глаз трахомой, очень в то время распространенной болезнью. Первая длинная очередь – к ним. Специальными зацепками они выворачивали веки потенциальным гражданам, ведь только так можно было определить тогда начало болезни. Считалось, что трахома не лечится и приводит к полной слепоте. Другое дело, что заболевание это очень заразное, а о гигиене вряд ли тогда сильно заботились.