Читать книгу "Прикосновение греха - Сьюзен Джонсон"

«Ты спрашиваешь, почему я появился среди греков? Мне было сказано, что мое участие — как личности и как члена комитета, учрежденного теперь в Англии, — может в какой-то степени послужить их делу на данном этапе борьбы за независимость. Насколько это осуществимо, я, признаться, пока не представляю, но я готов сделать то, что в моих силах».

Байрон прибыл в Миссолунги после авантюрного путешествия, предпринятого 4 января 1824 года, и последние три

с половиной месяца жизни поэта — волнующая история трагедии и разочарования, отваги и славы. «Я с самого начала подозревал, что выполняю какую-то бессмысленную миссию», — писал Байрон из Миссолунги, но писал он и другое: «Я должен довести до конца это греческое дело (или оно меня)».

Несмотря на боль и разочарования, Байрон старался приносить пользу. «Я приехал сюда не в поисках приключений, — сказал он романтику Стенхопу, — но чтобы помочь возрождению нации». Своему банкиру в Занте он писал: «Я все еще верю в лучшее и буду защищать начатое дело до тех пор, пока мое здоровье и обстоятельства позволят мне быть полезным». Еще он писал: «Я не могу оставить Грецию, пока есть хоть какой-то шанс, что я приношу (или могу приносить) пользу; цена того, что поставлено на карту, стоит миллионов таких, как я; и пока я в состоянии держаться на ногах, я буду биться за правое дело. Говоря это, я сполна сознаю все трудности и разногласия, и недостатки самих греков; но все здравомыслящие люди должны относиться к ним снисходительно.

Мои будущие намерения, касающиеся Греции, могут быть объяснены в нескольких словах: я останусь здесь, пока эта страна не получит свободу от турок или пока не падет под натиском их могущества. Я с радостью сделаю все, что в состоянии исполнить в силу своих материальных и физических возможностей. Когда Греция будет свободна от своих внешних врагов, греки сами решат, какое правительство они хотят у себя видеть».

Байрон был настроен сделать что-то полезное после многих лет беспутной жизни и опустошенности. «Если я проживу еще десять лет, — признался он тремя годами раньше своему старому другу Томасу Муру[14], — ты увидишь, что я не такой уж никчемный. Я не литературу имею в виду, она ничто; и, как это ни покажется странным, я не думаю, что она и есть мое призвание. Но ты увидишь, что я сделаю что-то… если время и судьба позволят…»

Ничто так хорошо не отражает характер Байрона, как его благородное решение участвовать в войне за независимость Греции.

1 См. с. 17. Антонин Карим, родившийся в 1783 году, был, наверное, самым выдающимся поваром всех времен. Его кулинарные шедевры появились во Франции после революции. Подобно Наполеону Карим сочетал в себе классическое чувство порядка с романтическими амбициями и склонностью к драме. В возрасте девятнадцати лет он привлек внимание самого знаменитого государственного деятеля своего времени — герцога де Тайлерана„имевшего лучший стол в Париже. Уйдя от Тайлерана в 1815 году, Карим работал у принца-регента в Англии, русского царя Александра и британского посла в Вене, после чего в 1823 году вернулся в Париж, где достиг славы.

Одним из его многочисленных изобретений было классическое суфле. Как указывает Анн Виллан в своей книге «Великие повара и их рецепты», пудинги, взбитые с помощью меренги, были известны много лет. Но только благодаря новым плитам, обогреваемым за счет горячего воздушного потока в отличие от старого метода применения горячих углей, можно было достичь постоянного тепла, необходимого для приготовления настоящего суфле. Крустад, коробочка из теста, в пищу не употреблялась; ее делали с такими же прямыми стенками, как и наши блюда для суфле, прототипом которых она на самом деле послужила.

2 См. с. 45. Много лет назад я впервые прочитала, что Жерико был влюблен в свою молодую тетю, от которой у него был ребенок. Но этому факту, основанному на сплетне, в монографии, посвященной его жизни, были отведены строчки две, не больше. Невероятно красивый, талантливый, подверженный страхам, импульсам и меланхолии, он ушел из жизни в тридцать два года. Яркая фигура Жерико являлась воплощением драмы и пафоса романтического движения во Франции. Я решила отвести роль его возлюбленной Трикси.

Проводя подготовительные исследования для этой книги, я обнаружила, что многие новые факты из этого романа Жерико стали известны только в самое последнее время. Летом 1815 года Жерико вступил в порочную связь с тетей по материнской линии Александриной-Модестой Карюель, женой Жан-Батиста Карюеля, возглавлявшего семейное дело. Едва достигнув в 1815 году тридцати лет (Жерико было в ту пору 24), она была женой человека пятидесяти восьми лет, которому родила двух сыновей. Мальчикам на тот момент было шесть и семь лет. Жерико был крестным отцом ее младшего сына Поля, родившегося в 1809 году. Молодость, общие вкусы и любовь к искусству способствовали сближению тети и племянника, которое вскоре переросло в пылкую страсть.

После рождения ребенка обесчещенная Александрина Модеста была сослана в свое имение в Шезне, близ Версаля, где она и умерла в 1875 году в возрасте 90 лет, пережив своего возлюбленного на пятьдесят один год. Но память о нем она сохранила на всю жизнь и скорбела о его смерти до конца своих дней. Биограф Жерико, Клеман, упоминает в письме другу: «Она собрала в своей спальне все реликвии, наброски и акварели, оставшиеся у нее от него, и никогда не показывала их незнакомцам. Как я ни старался, мне не удалось увидеть эти работы».

Хотя Александрина-Модеста согласилась отправиться в ссылку, не все женщины ее эпохи были готовы к безмолвному повиновению. Трикси — собирательный образ тех представительниц прекрасного пола начала девятнадцатого века, кому довелось не только пережить любовную связь, но и добиться жизненного успеха.

30 ноября 1823 года, лежа на смертном одре, Жерико подписал завещание, в котором сделал единственным наследником всего своего состояния отца. 2 декабря его отец, в свою очередь, завещал их общее состояние Жоржу-Ипполиту, сыну Жерико. Мальчику в ту пору было пять лет, и он жил с приемными родителями. По мере того как здоровье художника ухудшалось, мысль о ребенке навещала его все чаще и чаще. Он знал, что быстро дряхлеющий отец, достигший восьмидесятилетнего возраста, не сможет позаботиться о его сыне и что остальная семья, так и не простившая ему связи с теткой, не примет его мальчика.

3 См. с. 141. Секрет любовной связи Жерико тщательно оберегался его семьей и друзьями. В биографии художника 1867 года Клеман лишь намекнул на существование этой связи, хотя знал, кто была возлюбленная Жерико. Скульптор Этекс (см. прим. 5) в 1885 году был первым, кто обнародовал тот факт, что у Жерико был сын. Только случайно найденные семейные документы в Эврё в 1976 году и последующие поиски в Центральном архиве Парижа позволили Мишелю Ле Пезану из Национального архива Парижа пролить свет на страстную, несчастную любовь Жерико.

4 См. с. 141. Я написала довольно изрядный кусок «Прикосновения греха», когда решила проверить факты из жизни Жерико. Поскольку у меня в книге появились злобные дядюшки, я сказала дочери: «Возможно, я излишне драматизирую события. Эти люди хотят не только лишить Криса наследства, но и подвергнуть его жизнь опасности». Тогда я прочитала подробную биографию Жерико, написанную Эйтнером, включая сорок одну страницу примечаний, всегда представляющих самую интересную часть любой книги и на сороковой странице наткнулась на эти строчки со ссылкой на исследования Мишеля Ле Пезана 1976 года: «После смерти художника Жерико-отца, выжившего из ума, убедили подписать фальшивое завещание (датированное 24 июля 1824 года), согласно которому почти все наследство сына Жерико доставалось родственникам Клуаров и Боннсеров. Авторы нового завещания, не лишенные злого юмора, не обделили крестника Жерико, Поля Карюеля, одного из законных сыновей Александрины-Модесты, завещав ему золотую медаль „Медузы“ (выставочную награду, которой был удостоен художник за одноименную картину)». Так что я напрасно переживала за чрезмерную драматизацию событий. Правда оказалась куда страшнее вымысла.