Читать книгу "Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева"

Эстер привыкла к американским праздникам даже скорее, чем ко всем другим приметам здешней жизни. То есть она быстро стала воспринимать эти праздники именно как праздники; в Америке все делалось для того, чтобы это так и было. И накануне Дня благодарения у русских артистов прибавлялось работы точно так же, как у американских, в основном из-за концертов в госпиталях.

– Я думаю, тебе обязательно надо петь в кокошнике. – Костюмерша Галя Золотарева оглядела Эстер, уже одетую к выступлению, последним решающим взглядом. – Ребятам нравится, ты заметила?

Конечно, Эстер заметила, что на раненых солдат кокошник, расшитый речным жемчугом, почему-то производит ошеломляющее впечатление. Видимо, им остро хотелось чего-то необычного, и русский головной убор удовлетворял это желание в полной мере.

– Сейчас надену, – кивнула она. – Хотя к «Темной ночи»-то он не подходит.

– Ерунда, – махнула рукой Галя. – Главное, чтобы зрителям подходил.

Госпиталь, в котором артистам «Русской чайной» предстояло петь сегодня, был расположен в таком зеленом и тихом пригороде, где не чувствовалось ни дыхания мегаполиса, ни тем более дыхания войны. Но ощущение идиллии сохранялось у Эстер ровно до той минуты, пока она не увидела зрительный зал.

Собственно, это не был специальный зал, просто большой госпитальный холл, в котором было наскоро сколочено что-то вроде невысокой сцены и повешен занавес.

Сквозь щелку в занавесе Эстер и разглядывала зрителей. Она переводила взгляд с одного лица на другое, всматривалась в ожидающие глаза, и сердце у нее сжималось. Бинты, бинты, гипс, лангеты, коляски, в которых сидели неходячие, кровати с лежачими пациентами – их тоже прикатили в холл…

«Что же там, у нас, если здесь вот так?» – думала Эстер.

Занавес раздвинулся, и она вышла на сцену. В зале раздались аплодисменты – конечно, пока что главным образом кокошнику, ну, и красивой женщине тоже. Эстер поклонилась, еще раз обвела взглядом зрителей и запела для начала казацкую песню, веселую и лихую. Нельзя было начинать не только с тоски, но даже с задушевности; «Темная ночь» в качестве первого номера не годилась. Все-таки это была не Россия, где печаль естественна, как дыхание, а Америка. Здесь совсем иначе относились к жизни, это Эстер уже успела понять.

Она пела, смотрела в глаза солдат, и вдруг что-то остановило ее взгляд.

Она повторила взглядом ту линию, на которой это произошло, и чуть не вскрикнула прямо посреди задорной песни. В самом углу холла, рядом с растущей в кадке пальмой, сидел Генри Мак-Дуглас!

Эстер удивилась тому, что узнала его. Рыжая его голова, о которой она два года назад сказала, что ее раз увидишь, не забудешь, рыжею больше не была. Она была совершенно седая – короткий ежик серебрился на ней изморозью. Эстер пела, смотрела на это печальное серебро, смотрела в глаза Мак-Дугласа и ждала того момента, когда кончится эта бесконечная песня, и следующая кончится тоже, и еще одна – она пела их три, – и можно будет наконец поговорить с ним. Ей надо было срочно поговорить с ним, сердце ее колотилось так, словно вся ее жизнь зависела от этого разговора!

Генри отвел взгляд. Сердце у Эстер замерло и провалилось в пустоту.

Она стояла в коридоре, примыкающем к зрительному залу, и ждала. Она знала, что он выйдет к ней, хотя концерт был еще в самом разгаре и из-за двери то и дело раздавались аплодисменты.

Дверь приоткрылась. Генри сделал два шага по коридору и остановился у противоположной от Эстер стены.

– Здравствуйте, мистер Мак-Дуглас. – Произнеся эту официальную фразу, Эстер почувствовала себя так, словно сказала что-то неестественное. Да так оно, конечно, и было. – Генри! – воскликнула она. – Господи, Генри, как хорошо, что вы живы!

Он улыбнулся. Улыбка получилась невеселая.

– Да, это неплохо, – сказал он.

– Я пыталась найти ваших родителей, чтобы узнать… спросить… – Она лепетала все это, словно оправдываясь, она чувствовала нелепость каждого слова… Она не могла больше соблюдать какие-то ненужные, неизвестно кем выдуманные правила! – Генри, пожалуйста, скажите, что с Кевином, – сказала Эстер. – Он… здесь?

– Он не здесь, – помолчав, сказал Генри.

– Вы были вместе… там?

Язык у нее словно в бревно превратился.

– Да.

– И… что?

– Он уже дома, мисс, – с какой-то странной, словно бы торопливой интонацией сказал Мак-Дуглас.

– Где дома?

– В Техасе. У себя на ранчо.

– Значит, я могу ему написать? – Она так обрадовалась, что Кевин не погиб в Перл-Харборе! У нее словно камень с души свалился. – Ведь вы, конечно, знаете его адрес?

Мак-Дуглас молчал.

– Вы дадите мне его адрес, Генри? – нетерпеливо повторила Эстер.

– Я не знаю, мисс… – наконец медленно проговорил он.

– Не знаете адреса? – удивилась она. – Мне показалось, вы были друзьями.

– Вам не показалось. Мы и сейчас друзья. Но я не уверен, что вы должны писать ему.

– Почему? – прищурилась Эстер. – По-вашему, я недостойна общения с героем?

Мак-Дуглас усмехнулся.

– А как вы узнали меня? – ни с того ни с сего спросил он. – Вы ведь тогда сказали, что меня можно узнать только по рыжей голове. Тогда, на Централ Сквер, помните? Я помню.

– Я тоже это помню. Но, по-моему, цвет волос не главная примета человека. Даже если они так замечательны, как у вас.

– Были так замечательны. Были.

– К чему вы все это говорите, Генри? – тихо сказала Эстер. – Что случилось с Кевином?

– С ним… Я потому и вспомнил про рыжую голову, что вы тогда сказали… Что меня не забудешь из-за волос, а его из-за глаз. Глаз больше нет, мисс. Их выжгло. Там все горело, даже океан. Мы не успели поднять самолеты в воздух. Впрочем, и воздух тоже горел. – Его горло дернулось, дрогнуло правое веко. – Меня контузило, ну, еще были проблемы с ногой, я здесь год провалялся из-за этого, но теперь это уже в порядке. А он… Конечно, хорошо, что он остался жив, но…

– Хорошо, что он остался жив, – перебила Эстер. – Этого достаточно, Генри.

– Для кого? – усмехнулся он. – Для его родителей, конечно, достаточно, он их единственный сын. Но они уже старики, как и мои. Думаю, они встретили его с нелегким сердцем. Все-таки, когда проходит первое счастье от того, что он не погиб, приходится думать о будущем. Я не назвал бы его радостным для Кевина.

– Дайте мне его адрес.

– Вы, конечно, можете написать ему, – закивал Мак-Дуглас. – Раз уж так хотите. Кто-нибудь ему прочитает.

– В этом нет необходимости. Я поеду к нему сама.

Глава 20

Техас не понравился ей так же сразу и так же сильно, как сразу и сильно понравился Нью-Йорк.