Читать книгу "В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель"

Внезапно я понимаю – со всей ясностью и ужасом, – что не стоило идти за ней сюда, что не стоило никогда задавать ей вопросов, чтобы не получить на них самый кошмарный из всех возможных ответ. Мне хочется развернуться и выбежать – и не видеть, как она указывает на пяток черно-фиолетовых маленьких язычков, прикрепленных к странице еле заметным слоем клейкой ленты.

– Что это?

– Спорынья. Secale cornutum. Вообще-то это не растение, это гриб. У меня еще почти целый стакан остался.

– Диана, я не…

Конечно, нет никакого смысла ее останавливать: все уже, считай, сказано.

– В спорынье содержатся алкалоиды, в небольшой концентрации вызывающие спазмы, в особенности гладких мышц. Сотни лет спорынью использовали, чтобы вызвать или усилить схватки.

Выкидыш у Глэсс случился в конце января, почти месяц спустя после того, как она мне открыла это, стоя на обледеневшем мосту. Все произошло ночью; Диану и меня разбудили ее крики, за окном вот уже который день валил снег, весь мир был одет в белое, и выла метель – не слишком явно, но все же достаточно для того, чтобы поначалу я решил, что мне послышалось. Но это все равно бы ничего не изменило.

– Фил! Фииииииилллл!..

Я вызвал скорую. Долго думать не пришлось – номер скорой помощи Глэсс заставила нас запомнить еще до того, как мы научились произносить слово «телефон», так же, как научила нас тайному приему, который в Америке знает каждый школьник и с помощью которого можно заставить человека, подавившегося едой, выплюнуть то, что застряло у него в горле, и спасти ему жизнь. Она делала все, чтобы обезопасить нас: не пейте моющие средства, не глотайте таблетки, мази и незнакомые жидкости, не разговаривайте с незнакомцами, не суйте пальцы в розетку, спички детям не игрушка, – но самой Глэсс не удалось обезопасить себя даже в собственном доме.

Только много позже я догадался позвонить еще и Терезе. Когда она примчалась в Визибл, стены коридора уже окрасили в синий цвет блики, отбрасываемые сиреной подъехавшей кареты. Через открытую дверь пол заносило снегом, и он поземкой стелился по кафельным плиткам пола. Я сидел, свернувшись калачиком, у подножия лестницы и плакал, потому что думал, что Глэсс умрет.

– Что случилось? – спросила она, запыхавшись, как будто бежала до нас всю дорогу. Из-под распахнутого пальто просвечивала старая пижама в красно-серую полоску. Хорошо, если по дороге она никого не сбила.

– Ей еще днем было плохо.

– Где Диана?

– Наверху. Она убирается.

– Она… – прошло несколько секунд, прежде чем она поняла смысл сказанного. – О боже, Фил…

Она обняла меня, вскочила и бросилась наверх. За ней, как невидимый шлейф, потянулся занесенный с улицы холодный воздух. Карета тронулась и отъехала от дома. Я не двигался – мне казалось, что если сидеть и не шевелиться, то с Глэсс будет все хорошо. Из моих глаз снова покатились слезы.

Вскоре после того как Глэсс к вечеру стало плохо, начались схватки – стремительно, как спускается холод, сковывающий землю перед надвигающимся ненастьем. Глэсс взяла горячую грелку и улеглась в постель, где и оставалась, твердо решив не вызывать врача. Но схватки только усиливались, и не помогло, даже когда она заменила грелку на мешок с кубиками льда. На этот раз природа отомстила ей за нежелание принимать помощь со стороны других.

Через несколько минут Тереза снова спустилась вниз, скользя по ступенькам и держа в одной руке простыню, с одной стороны пропитавшуюся красным, а другой ведя за руку Диану. Губы Дианы были плотно сжаты, глаза остекленели, на груди что-то сверкало – это с каждым шагом бился о темный свитер серебряный полумесяц, подаренный ей мною на Рождество.

– Что там? – прошептал я, показывая на комок из простыней.

– Ничего такого, что тебе следовало бы знать, – сухо ответила Тереза. Я никогда не видел ее такой бледной. Одному Богу было ведомо, во что сейчас превратилась спальня моей матери, – Богу, Диане и ей. – Собери вещи, Фил, и ты, Диана, тоже; зубную щетку, белье.

– Какое белье?

– Какое-нибудь. Давайте побыстрее.

Укладывая вещи в сумку, мы не произнесли ни слова. Мне было не по себе от того, что движения Дианы были такими же безжизненными и автоматическими, какими мне виделись движения Железного Дровосека, когда Тереза читала нам в детстве «Волшебника страны Оз». Я знал, что она не воспринимала мужчин, которых Глэсс приводила домой, – именно поэтому мы подозревали, что она может не принять появление в семье еще одного ребенка. Но она восприняла это известие на удивление спокойно – да, она не прослезилась от счастья, но и не принялась рыдать от отчаяния, что тоже было хорошо. В глубине души я считал – хотя не исключено, что мне просто хотелось так думать, – что Диана на самом деле даже рада будущему малышу, как новой кукле, ведь некоторое время спустя ее поведение резко изменилось: она стала куда заботливее, чем прежде, поправляла Глэсс подушки, когда та сидела на диване у камина, готовила ей завтрак и ужин и поила ее литрами чая.

Когда мы вернулись в коридор, дверь все еще стояла нараспашку. Было неописуемо холодно, и казалось, что вместе с Глэсс из дома ушло все тепло. Тереза сидела на лестнице – там, где незадолго до этого сидел я, – смотрела куда-то перед собой и тихо вздыхала. Красная простыня исчезла. Она отвела меня и Диану в машину и забрала ночевать к себе, а на следующий день вызвала в Визибл уборщицу.

– Сколько мы будем у тебя жить? – спросил я у нее первым же вечером. Мы втроем сидели на диване, который Тереза разложила для нас в гостиной. Длинная тень от торшера падала на стену, и Диана вперилась в нее взглядом, как будто хотела своим упорством ее оживить.

– Пока Глэсс не вернется из больницы, – ответила Тереза, – или еще немного, если захотите.

Я прижался к ее теплому боку. В тот момент мне хотелось больше никогда не возвращаться домой. Я был убежден, что Визибл обрушится нам на голову, не в силах вынести то несчастье, которое свалилось на Глэсс. В первую ночь мне снилось, что я снова оказался в старом школьном подвале. Я стоял перед шкафом, забитым стеклянными сосудами с формалином – кто-то тщательно стер с них всю пыль, и в одном, как в невесомости, в грязно-желтой жидкости плавал маленький ребеночек с прозрачной кожей, под которой бились голубые жилки. Он спал, прижав крошечные кулачки к лицу и скрестив ножки. Внезапно вода окрасилась в красный цвет, и младенец с криком открыл глаза – у него были голубые, широко распахнутые глаза Глэсс.

Диана спала рядом со мной как убитая. Тереза, услышав, что я плачу, взяла меня к себе в постель и принялась успокаивать.

– Представь себе, Фил, что жизнь – это большой дом со множеством комнат, как Визибл. Некоторые комнаты пусты, некоторые завалены ненужным хламом. Одни большие и светлые, другие – маленькие и мрачные, и в них прячутся ужас и скорбь. И только иногда – иногда, слышишь? – в одну из таких комнат открывается дверь, и тебе приходится заглянуть туда, хочешь ты этого или нет. И тебе становится очень страшно, прямо как сейчас. Знаешь, что в таких случаях надо делать?