Читать книгу "Мёртвая рука капитана Санчес - Нина Запольская"

И капитан понял, наконец, что прочитал в её глазах с самого начала: это было грустное понимание того, что ничего нельзя изменить и всё идёт так, как надо. Такие глаза он видел у коров, которых ведут на убой… «У волов», – поправил он себя и растянул губы в грустной усмешке.

Держащая Небо посмотрела на него и сказала негромко:

– Сегодня, чужеземец, я взойду с тобой на ложе. И у меня родиться дочь. Я выбрала тебя.

Платон перевёл. Капитан вспыхнул, прошептал:

– Почему меня? У меня жена есть. Я не могу.

– Нет, ты можешь. У тебя глаза цвета Неба. Ты нужен мне, – сказала она.

– А если от меня не родится девочка? – в упор спросил он.

Но ему уже было понятно, что в этой схватке чувственности и долга, в этой борьбе между приличиями и соблазном, победа соблазна предрешена.

– Родится, – ответила повелительница и добавила: – Так сказал Тот-который-знает-всё. И я сама это знаю… Но если родится мальчик – тогда мне принесут чашу, и я её выпью.

Капитан глянул на мистера Трелони, но тот, опустив глаза, говорил что-то доктору или делал вид, что говорил. На капитана никто не смотрел. Повелительница встала, и музыка заиграла громче, и все тоже встали. И она пошла из зала, и её воины повели капитана следом.

«Ведут, как быка, – подумал он. – Ладно, посмотрим, получится ли у них что». Капитан подавил усмешку, вошёл за повелительницей в двери и ахнул в душе, увидев в покоях придворного мудреца, стоящего с чашей на подносе.

Тот-который-знает-всё протянул ему чашу и показал, что из неё надо выпить. Капитан вспомнил о чаше, после которой перестают дышать, и глянул на Держащую Небо. Та успокаивающе кивнула.

«Ну, не отравят же они меня вот так сразу, в первый же день», – подумал капитан и взял чашу. Вкус жидкости был горький и сладкий одновременно.

Он допил и почему-то вспомнил об Эми – своей первой любви…

****

Эми, Эми Уиттин, красотка-Эми жила в небольшом домике с отцом и матерью в тупике возле рыночной площади.

Её родители были зеленщиками, и Эми, конечно же, им помогала на рынке. А они, мальчишки со всего города, как только могли, шли на рынок. И не только мальчишки, но и ребята постарше, и даже взрослые парни – все, кто был без ума от Эми, а таких водилось в избытке. Он думал об этом, когда его тётка, у которой он жил после смерти родителей, с горькими причитаниями лечила его раны, синяки и шишки. Он получал их из-за Эми, Эми Уиттин, красотки-Эми, потому что из-за неё всегда случались драки.

Когда она шла по своим делам, ловко переступая ножками, улица замирала и смотрела ей в след. От неё было трудно оторвать взгляд, вот он и смотрел, прислонившись спиною к стене: руки в карманах отцовских укороченных штанов, рубаха нараспашку и нарочито небрежный взгляд. Эми было видно даже в темноте – она излучала свой собственный свет, и от неё пахло пряной зеленью и ещё чем-то женским, нежным и беленьким. Это он чувствовал, когда подбирался поближе, отпугнув волчьим взглядом других претендентов.

Он шёл за ней обычно сбоку и видел каждый её прищур, каждую хитрую улыбочку, которую она посылала, увы, не ему. Вот здесь она поправила чепчик – рука белая, круглая, а тут засмеялась – удивительно выше самого звонкого мальчишеского смеха. А здесь она тряхнула головой и оглянулась на него – он ни у кого не видел таких огромных серых глаз. А тут налетел ветер, и юбки её взлетели, и открылись лодыжки.

– Ло-дыж-ки! Ло-дыж-ки! – твердил он потом неделю на все лады.

Лодыжки – какое упоительное слово! Лодыжки Эми, Эми Уиттин, красотки-Эми.

А как-то раз, – он опять провожал её так же сзади, – она чуть повернула головку и глянула с хитрым прищуром уже на него, и пошла, и пошла вниз по улице. Скоро кончились последние дома: они, невзрачные и приземистые, вильнули к развалинам мельницы и пропали. А он и она всё шли – она впереди, а он так же сзади и сбоку. Потом она опять на него оглянулась и быстро сбежала с дороги вниз.

Солнце садилось, вечерело, и в серых развалинах мельницы уже вовсю хозяйничали сумерки. И в этом полумраке она повернулась к нему и словно бы удивилась, что увидела рядом: глаза её стали чёрные и слепые, а губы жадно раскрылись. И у него вдруг пересохло во рту, безнадёжно и, кажется, навсегда. Он шагнул к ней, боясь, что она отпрянет, но она не шелохнулась. Тут у него затряслись руки и ноги, и тело. Наверное, у него всё затряслось. Она стиснула его дрожащие руки и, замирая, прошептала:

– Не надо, не надо… Это нехорошо!

Он обнял её и хотел ей ответить, что всё хорошо, всё просто отлично, но не мог, так во рту пересохло, он только стискивал её тело сильнее и яростнее, вжимаясь в неё, в её груди и бёдра, в нём всё напряглось, всё горело, всё колотилось. Он всхлебнул её запах где-то сбоку у шеи, там, где из-под чепчика выбилась прядка волос, и у него вдруг пропало дыхание, и так он стоял, задыхаясь, не зная, что делать со всем этим дальше, хотя ему объясняли, да и видел он у собак… Но тут она потянула его вниз, на землю и на себя.

Потом он припомнил и белые коленки, и ворох юбок, и своё потрясение от её жадно раскрытых бёдер, а тогда он совсем потерялся и в своих чувствах, и в своих мыслях, а звёзды задрожали на небе, кинулись в сторону и вместе с сердцем вылетели из груди… Очнулся он на спине, увидев у своего лица, близко-близко, розовый сосок Эми, Эми Уиттин, красотки-Эми…

Капитан лежал на ложе рядом с Держащей Небо и смотрел сквозь дымку своих ресниц на её чёрную грудь, которая бурно вздымалась. У него колотилось сердце, он был весь мокрый и ничего не помнил. Она протянула руку и погладила его плечо. Он скатился с постели и сел на пол, привалившись к ложу спиной. Так он сидел какое-то время, приходя в себя. Камень пола приятно холодил тело, вот только душа его ныла, как размозжённая. Капитан встал, собрал с пола свою одежду и, как был, направился к дверям.

Повелительница что-то сказала, и он обернулся. Она смотрела на него, приподнявшись на локте. Капитан вернулся к ней, прикрываясь комком одежды, нагнулся и поцеловал, куда придётся – поцелуй пришёлся на краешек губ. Она засмеялась и снова легла. Он открыл двери и вышел.

Снаружи стояли караульные, их чёрные лица неясно освещал огонь маленьких плошек.

– А не пошли бы вы, – сказал им капитан по-английски и направился через сад, как был, белея всем телом и чувствуя спиной, что караульный идёт следом.

****

Проснулся капитан бодрым, только ему было трудно смотреть в глаза мистеру Трелони и доктору, хотя те вели себя так, словно ничего не произошло, и разговаривали о чём-то своём. Наконец, он не выдержал и вскричал:

– Мне её жалко! Понимаете?.. Жалко! Можете смеяться и осуждать меня сколько угодно!

– Смеяться? Осуждать? – вскричал сквайр. – Дэниэл, друг сердечный!.. Да вы что? Не представляете себе, какая опасность нам всем угрожает?

Он вскочил и забегал по комнате, отчаянно жестикулируя. Выпалил, весь ощетинившись: