Читать книгу "Кома - Эргали Гер"

Мы вышли из ресторана и по сомлевшей улочке побрели на закат, здороваясь с сидящими на лавочках обывателями. Потом свернули в овраг, долго карабкались в гору, вскарабкались и узрели обширное плоскогорье с разваленным кирпичным заводиком на краю, а далее свекольные и картофельные делянки, вознесенные над пламенеющими холмами Мстиславля. Вдоль заброшенных корпусов – в самом деле, какие еще кирпичные заводы в раю?! – пошли строго на запад, обогнули старинный насыпной вал и оказались вдруг на обрыве, высоко-высоко, а внизу, под ногами, лежала сказочная долина. Мы дружно охнули и сели там, где стояли. Нам открылся мир иной, мир нездешний. Мир, обласканный малиновым светом, распахнутый вдаль и вширь, с правильными полукружиями сосновых холмов, похожих на стадо ежиков в тумане – ежиков, переходящих вброд сиреневый волшебный туман. Он вползал в долину реки, повторяя ее извивы и медленно обтекая темнеющий прибрежный лозняк. Далеко-далеко, за тридевять километров, мелькали на мосту огоньки машин. А прямо под нами, точно посередине луга, расположился маленький хуторок – косой квадратик плетня, прямоугольник дома, лучики тропинок и нарисованный детской рукой дымок из трубы. Поодаль сияло позолоченное блюдце пруда – оттуда громко, на всю долину, квакали лягушки.

На наших глазах вершился день. Звучал ежевечерний хорал – мы успели к его финальным аккордам. Вышел и канул молодой месяц. Зажглись звезды. Распластанной тенью пронеслась над головами сторожевая сова, ухнула для острастки и с хохотом упала за ельник. Блуждающая звездочка мопеда проследовала от хутора к речке, потом обратно – запоздалая подсказка для двоечников, не способных сплавить воедино механику и философию бытия. Мы не были двоечниками. Мы сидели на первой парте вселенского амфитеатра, постигая ход светил и мировую гармонию.

Здесь все было торжественным, чудным, наглядным и всеобъемлющим. Все прояснилось, как в сказках или во сне. Отсутствие времени объяснялось просто – мы сидели внутри часов, в самом центре вселенского механизма по производству времени. Хуторок на краю долины тоже оказался не прост: он был вписан в главную партитуру мироздания наравне с Луной, звездами и закатами, птицами и туманами над рекой. Назвать эту волшебную долину Белоруссией – даже Беларусью – не поворачивался язык. Земля имела вид первозданный. Такой могла быть разве что Белая Русь – Русь изначальная, вымечтанная, переписанная набело, – да и то вряд ли. Такой могла быть только реальная земля Санникова: семь холмов рая, восьмое чудо света, девятая сказка Пушкина.

Мы сидели, зачарованно внимая уроку. Потом встали.

– Все мы немножечко муми-тролли, – вздохнув, сказала Ира.

А Саша смущенно пробормотал:

– Шкурка от банана больше, чем банан…

А Пушкин пыхтел, собирая в пакетик разбросанные гостями окурки.

Глава восьмая Пустынки

На другой день отправились в Пустынский монастырь, расположенный километрах в восьми от Мстиславля, в полутора километрах от российской границы. По обе стороны укатанного шоссе – отрады контрабандистов – тянулся девственный сосновый бор вперемежку с заброшенными полями; обочины сторожили аисты, провожавшие наш старенький «ауди» высокомерными взглядами, а в небе парили то ли коршуны, то ли кречеты, здоровенные хищные птицы сильно побольше ястребков. И ни души – настоящая пустынь, грибовно-ягодный заповедник, благодать измученным городским душам.

Сам монастырь являет собой могучие живописные развалины, поросшие березками да осинами. Впрочем, аккуратные огородики и отреставрированные хозяйственные пристройки свидетельствуют, что духовная жизнь обители поддерживается не одними молитвами. Немногочисленные паломники охотно плещутся в крытой купели, воздвигнутой над святым источником – здесь, по преданию, в 1380 году (в год Куликовской битвы) мстиславскому князю Семёну-Лугвену была явлена икона Успения Божьей Матери. Благодарный князь, не мешкая, тут же основал Пустынский Успенский монастырь.

В часовенке над купелью благодать и прохлада, однако вредный Пушкин сходу определил, что циркуляция воды в купели устроена не совсем грамотно. В общем, на водные процедуры мы не отважились.

Между прочим, тот еще был литовец оный Лугвений. Сын великого князя Ольгерда и Марии Витебской, нареченный по крещении Симеоном, он был женат первым браком на дочери Дмитрия Донского, тоже Марии. Тринадцатилетним отроком участвовал в грандиозном сражении с татарами у Синих Вод, случившемся за семнадцать лет до Куликовской битвы, – первом большом сражении, в котором татары были разгромлены наголову. Победа у Синих Вод отдала во власть Ольгерда Киевские земли, Подолию и Волынь. На двести лет они вошли в состав Великого княжества Литовского, и лишь после Люблинской унии, когда само место битвы забылось и потерялось, были бесчестно отторгнуты у Литвы польской короной.

Сам Семён-Лугвен вместе с отцом трижды ходил на Москву (добыв себе в результате невесту). В 1386 году, воспользовавшись его отъездом на свадьбу брата – великого князя Литовского Ягайлы и польской королевны Ядвиги, – князья Святослав Иванович Смоленский, Василий Иванович Вяземский и Андрей Ольгердович Полоцкий (еще один родной братец) обложили Мстиславль. Однако взять не успели: вовремя обернувшийся Семён разгромил на берегу Вихры русское войско, Святослав и Василий погибли в битве. Двадцать лет спустя, в битве при Грюнвальде, Семён-Лугвен возглавляет объединенные русские полки – Смоленскую, Полоцкую, Витебскую и Мстиславскую хоругви. Говорят, именно они сдержали главный удар крестоносцев, пока Витовт наводил порядок в рядах смешавшейся литовской и татарской конницы; впрочем, у победы много отцов, это было известно еще до Грюнвальда.

Бог даровал Семёну-Лугвену долгую жизнь – он родился в 1350 году, а преставился в 1430, – из них почти пятьдесят лет держал Мстиславль, защищал от немцев Псков и Великий Новгород, от шведов – Корелу, от татар – Киев. От него пошли князья Мстиславские – род, благородством не уступавший великокняжеским династиям Литвы и Руси. Он строил православные храмы, обустраивал города, оставив по себе грамоты, написанные на чистейшем русском языке, без характерного для последующих времен наплыва полонизмов. В общем, правильный был литовец – настоящий русский князь, ратный трудяга.

Почему я так подробно пишу об этом князе, почившем почти шестьсот лет назад? Да потому, что в Мстиславле прошлое обступает со всех сторон, настойчиво подталкивая к мысли, что времени нет. На развалинах древнего монастыря, где жизнь едва-едва теплится, я вспомнил замечательные слова Огюста Конта: «Человечество состоит из живых и мертвых. Мертвых больше». Я нашел их в сборнике русской публицистики начала прошлого века (тогдашние публицисты еще читали Конта), к ним прилагался следующий комментарий: «Точно так же в каждую данную минуту из живых и мертвых состоит народ. Мертвых больше». (См.: Муретов Д. О понятии народности. Русская мысль, 1916.) Эта поразительная в своей простоте и глубине истина почему-то недоступна нашим сегодняшним правителям. А здесь, в Мстиславле, об этом знает даже трава.

От ощущения, что за каждым из нас стоит вереница предков, строгими мертвыми глазами следящая за нашими деяниями и недеяниями, в Мстиславле избавиться невозможно. Православный русский князь Семён-Лугвен Ольгердович холодным взглядом буравит мне спину, словно хочет что-то сказать – и не может. И я не могу говорить за него, потому как не вправе.