Читать книгу "Горчаков. Время и служение - Виктор Лопатников"

«— Россия потеряла бы Королевство Польское, равно как и провинции, ранее входившие в его состав, но была бы компенсирована за это владениями в Азиатской Турции;

— Польша была бы восстановлена с австрийским эрцгерцогом во главе, а еще лучше — с королем Саксонии, который получил бы обратно свои династические права в качестве компенсации за уступку своего королевства Пруссии;

— Пруссия уступила бы Познань Польше, Силезию — Австрии и левый берег Рейна — Франции, но получила бы Саксонию, Ганновер и герцогства к северу от Майна;

— Австрия уступила бы Венецию Пьемонту, часть Галиции (Львов и Краков) — Польше, а получила бы побережье Адриатики, Силезию и все, что захочет, к югу от Майна;

— Франция не уступила бы ничего, но взяла бы себе левый берег Рейна, пощадив Бельгию ради Англии, разве эта держава сама отдаст ей Брюссель и Остенде и т. д., чтобы вернуть себе Антверпен;

— Пьемонт получил бы Ломбардию, Венецию, Тоскану, Парму, Пьяченцу, Флоренцию, Болонью и Феррару, но вернул бы обе Сицилии неаполитанскому королю, который округлил бы Папу;

— Турция была бы уничтожена ради общественной пользы и христианской морали, ее азиатские владения получила бы Россия, побережье Адриатики — Австрия; Фессалия, Албания и Константинополь достались бы Греции, Дунайские княжества были бы вручены какому-нибудь местному князю;

— Короли и князья, лишенные своих владений в Европе, отправились бы цивилизировать и монархизироватъ прекрасные американские республики, которые все последовали бы примеру Мексики»[144].

Излияния императрицы ошеломили и насторожили не только ее австрийского собеседника, но и вызвали беспокойство у представителей других государств. Утрата французским императорским домом чувства реальности делала все более уязвимым межгосударственное положение Франции. Политическое одиночество, утрата союзников и друзей подтачивали императорский трон, а атмосфера угодничества и славословий еще более этому способствовала.

В итоге дело кончилось тем, что один из европейских монархов, первым согласившийся величать Наполеона III «братом», обошелся с ним далеко не по-братски. Пруссия, вплотную приблизившись к заветной цели — образованию единого германского государства, приготовилась к решающему броску. Оставалось лишь найти повод для того, чтобы устранить главное препятствие на этом пути — преодолеть сопротивление Франции, которой решительно не нравилась подобная перспектива.

Опираясь на представления уходящего прошлого, «суперарбитр Европы» оказался в плену обстоятельств, вынудивших его пойти на ошибочные решения. Наполеона III ввели в заблуждение собственные генералы, убедившие императора в мнимости военного могущества Пруссии, доказывая при этом превосходство французской армии. Он поддался на провокацию, тщательно выстроенную Бисмарком и прусским Генштабом.

События вокруг появления «эмской депеши», послужившие поводом к объявлению Францией войны, описаны во многих учебниках политической истории Европы. Casus belli был вызван дипломатическим спором между Пруссией и Францией, касающимся права наследования в Испании, где трон оказался незанятым. На выражение недовольства со стороны Наполеона III прусский император Вильгельм I отреагировал телеграммой умиротворяющего содержания. Телеграмма эта, прежде чем ее отправили адресату, поступила в Эмс — штаб-квартиру прусской армии, где канцлер Бисмарк внес изменения в ее текст, «кое-что вычеркнув, но не прибавив и не изменив ни слова». Документ принял оскорбительный для французского императора характер. Этот исторический эпизод прусский канцлер подробно описывает в своих мемуарах.

«Когда я прочел моим гостям телеграмму в сокращенной редакции, Мольтке заметил: «Так-то звучит совсем иначе; прежде она звучала сигналом к отступлению, теперь фанфарой, отвечающей на вызов». Я пояснил: «Если, во исполнение высочайшего повеления, я сейчас же сообщу этот текст, в котором ничего не изменено и не добавлено по сравнению с телеграммой, в газеты и телеграфно во все наши миссии, то еще до полуночи он будет известен в Париже и… произведет там впечатление красной тряпки. Драться мы должны, если не хотим принять на себя роль побежденного без боя. Но успех зависит во многом от тех впечатлений, какие вызовет у нас и у других происхождение войны; важно, чтобы мы были теми, на кого напали, и галльское высокомерие и обидчивость помогут нам в этом, если мы заявим со всей европейской гласностью, поскольку это возможно, не прибегая к рупору рейхстага, что встречаем явные угрозы Франции безбоязненно». Мольтке вышел из обычного для него состояния пассивности, обратил радостный взор к потолку и, позабыв свойственную ему сдержанность, ударил себя в грудь и бодро сказал: «Если мне действительно суждено вести наши войска в такой поход, то пусть хотя бы даже сразу после этого сам черт забирает себе этот старый скелет»[145].

К исходу прусско-французской битвы под Седаном 1 сентября 1870 года французский император из осажденной немецкими войсками городской крепости направил прусскому королю послание следующего содержания: «Дорогой мой брат, так как я не сумел умереть среди моих войск, мне остается вручить свою шпагу Вашему величеству. Остаюсь Вашего величества добрым братом. Наполеон». Капитуляция стотысячной французской армии во главе с императором послужила прологом к крушению Второй империи и ниспровержению ее кумира.

Блестящее начало императорского правления Наполеона III не получило своего достойного продолжения. Эксплуатируя идею победоносной войны как средства преодоления внутриполитического противоборства, Наполеон III в конечном счете выработал и этот ресурс.

Риск международной изоляции, военной угрозы не был реально просчитан. Ультимативный тон в общении с сопредельными государствами провоцировал конфликты. Французское общество, испытавшее радость первых победных лет Второй империи, оказалось не готово к крупномасштабной войне. Это, как и обстоятельства субъективного свойства, повлекло за собой цепь роковых ошибок, приведших Францию Наполеона III на край гибели. Наполеон III не смог совладать с выстроенным им самим механизмом власти. Ему не хватило государственной мудрости, чтобы противостоять порокам, свойственным обществам без системной определенности. В избранной им модели находилось место демократии и деспотизму, монархии и парламентаризму, в ней уживались плюрализм и подавление инакомыслия, противостояние левых и правых, терроризм и крайние формы монархического произвола. Все это разделяло французское общество, лишало власть прочности.

И все же многое из того, что было привнесено Луи Наполеоном III в организацию государственной жизни, изменило облик времени, повлияло на ход событий второй половины XIX века.

* * *

Если Наполеон поставил «принцип национальностей» на службу целям расширения и укрепления своей империи, то другим его современникам, выдающимся европейским политикам, удалось сделать его инструментом объединения народов. Первым, кто умело воспользовался новыми тенденциями для создания единой Италии, стал премьер-министр Сардинии Камилло Бенсо Кавур (1810–1861).