Читать книгу "Танец бабочки-королек - Сергей Михеенков"

Воронцов тут же распорядился собрать коней и отогнать их к пруду, в овраг. Отрядил коноводов, двоих человек из местных, и приказал держать коней в полной готовности. У одной кобылы оказалась перебита нога.

– Эту уже не выходить, – определил Пётр Фёдорович. – Кость сломана. Всё. – И махнул рукой.

Лошадь тут же выпрягли и пристрелили.

Игнатов привёл остальных. В санях лежали сваленные кучей винтовки и ручной пулемёт.

– Взять оружие! – приказал Воронцов. – Все – в окопы. Всем – окапываться!

Казаков он распределил в разные места, по одному. К каждому приставил надёжного человека из своего отряда или из прудковских мужиков с приказом: стрелять в напарника при первом же неповиновении или неисполнении приказа. А приказ был для всех один: удерживать деревню любой ценой, сметать своим огнём любую цель, которая появится в секторе обстрела.

Пулемёт Дегтярёва взял Губан.

Тела убитых сложили за школьным сараем. Винтовки их раздали тем, кто сидел в домах пока без оружия.

Одна винтовка досталась и колхозному кузнецу дяде Фролу. Получив из рук Воронцова новое личное оружие, кузнец тут же закопал в опилках возле трубы свою охотничью берданку с гранёным стволом и принялся изучать трофейный «маузер».

– К ней же штык положен? А, сынок? – сказал он Воронцову, когда суматоха немного унялась, когда все разошлись по своим окопам и позициям, а Воронцов опять поднялся на свой наблюдательный пункт.

– Штык? – засмеялся Воронцов. – А зачем тебе, дядя Фрол, штык?

– Как зачем? В уставе как записано? Там записано: действовать, мол, штыком и прикладом! Так? Приклад-то у меня есть. Вот он. А штык где? Штыка нетути, – и вдруг будто спохватившись: – Не дай-то бог, конечно, чтобы дело до штыка дошло. А твоего крестника я видал. В белой папахе. Пуля прямо в горло попала. Хорошо стрелять ты научился в своём Подольске. Видать, тебе командир толковый попался. Строгий небось командир-то был?

– Командир у меня был хороший, – сказал Воронцов и мгновенно вспомнил не только старшего лейтенанта Мамчича, но и всех своих однокурсников, и мёртвых, и тех, кто, может быть, ещё жив.

Верегов был ранен в ногу. Пуля пробила правое бедро и сидела внутри. Рана сильно кровоточила. Задета или не задета кость, понять было трудно. Его перевязали и положили в учительской. Боль он переносил терпеливо. Когда перевязывали, Пётр Фёдорович сказал:

– Тут только Иван Лукич делу может помочь.

– Кто такой?

– Конюх наш, – уточнил староста. – Он же просил тебя, Курсант, чтобы оставили его с мужиками деревню отбивать. А ты сказал: иди, дедушка, в лес.

– Тут хирург нужен.

– А Иван Лукич и есть хирург. Он и хирург, и акушер, и летинар.

– Почему ж вы его в конюхах держали?

– А у него диплома нет. Самоучка.

– Нельзя быть хирургом-самоучкой.

– Это ты так считаешь. А вот был бы тут Иван Лукич, так пулю бы лейтенантову уже давно вытащил. И рану бы зашил. Всё бы у него было сделано честь по чести.

Воронцов пожал Верегову руку, сказал:

– Спасибо тебе, товарищ старший лейтенант.

– Видишь, Курсант, я своё слово сдержал…

– Пулю мы твою вытащим. Не сомневайся.

– Жалко, из строя выбыл не вовремя. Не пригодилась винтовка. Ты, Курсант, как чувствовал, не хотел мне её давать.

– Ничего, ещё навоюешься.

В полдень на дороге появились мотоциклисты. Четыре мотоцикла с колясками. За ними, хлопая заиндевелым брезентом, двигались два грузовика.

– На моциклетах пулемёты, – сказал кузнец, выглядывая в выдавленную шипку. – Эти посерьёзнее будуть. Эти, пожалуй, рук не подымуть.

А Воронцов, напряжённо наблюдая за продвижением колонны, тихо, словно опасаясь, что его могут услышать там, на большаке, сказал своему напарнику:

– Ну, дядя Фрол, радуйся, штык твой прибыл…

Что-то похожее было в этих минутах на те, которые он пережил несколько месяцев назад на лесной опушке за Мятлевом, когда их курсантская группа, усиленная выходящим из окружения стрелковым полком и остатками артполка, поджидала немецкую колонну. Там тоже впереди ехали мотоциклисты.

– Я и радуюсь, – ответил кузнец. – Ажно зубы стучать. – И засмеялся задавленным смешком, видать, пытаясь справиться со страхом.

Два выстрела, один за другим, выплеснули в напряженную тишину навстречу мотоциклистам две пули. Кого они выберут? Кого-то ж должны. Для того и полетели.

Глава двадцать вторая

Обоз миновал поле и стал медленно втягиваться в лес.

Рядом с Пелагеей и Зинаидой шли старики Худовы, соседи через два двора.

– Садитесь в сани, – сказала Пелагея, видя, как тяжело им одолевать дорогу.

– Ничего, ничего, доченька, – отмахнулся старик Худов. – Как-нить, бог дась, додыбаем. Вон, уже ельник пошёл. Дома. Дома мы уже. Гляди, Неведимовна! – И старик улыбался и щурился на поднимающееся над вырубками солнце и резво поталкивал в бок свою старуху. – Ну чего ты всё оглядываешься? Ну?

– Помолчи. Тебе хоть под обух, а лишь бы со двора. Всю жись так и прожил. Вон, даже Серёда оглядывается. По хлеву своему скучает. А мы ж хату бросили. Молчи иди.

И старик некоторое время шёл молча, терпеливо поддерживая под руку свою подругу. А та держалась за коровью холку, другой рукой крепко сжимая конец верёвки, которая была обмотана вокруг рогов кормилицы.

– А помнишь, Неведимовна, – снова заговорил старик Худов и, оглянувшись, подмигнул Пелагее и Зинаиде, – как мы тут с тобой, было время, лыки драли?

– Какие лыки? – беспокойно переспросила Неведимовна.

– Забыла… А я вот всё помню. Какой ты красавицей тогда была. Вон, погляди на Петиных девок. Одна другой пригожей да румяней. А ты, Неведимовна, правду скажу, ещё краше была. Только вот такая же дробненькая.

Все шедшие рядом нашли в себе силы улыбнуться словам старика Худова. Всем на душе стало чуточку потеплее. Каждый из них, проходя по родным местам и узнавая их, тоже что-нибудь вспоминал. И тоже хорошее. Здесь прошла их жизнь, и каждый бугорок и впадинка обогреты воспоминаниями. Вон гряда валунов лежит, огромных, в человеческий рост. Сколько лет прошло, не одно поколение миновало, а они всё так же неподвижно лежат на границе поля и леса, обросли зеленоватым лишаем. Кто их там положил? Какое племя? Их и война не стронет с места. А рядом раскидистые берёзы, тоже три. Многие шедшие в обозе помнят их ещё юными, в руку толщиной. Их могла сломать любая буря, любой случай. А вот тоже заматерели, стоят. Притягивают к себе глаз. Потому что не раз здесь, под этими берёзами, в покос ли, на пути ли по грибы или по другим каким надобностям, прудковцы присаживались отдохнуть. Отсюда смотрели на дорогу, на родные Прудки, до которых было уже рукой подать, и думали свои думы. Знал старик Худов, как подбодрить своих односельчан, свою уставшую Неведимовну, да и себя самого, тоже изрядно уморившегося в этом негаданно выпавшем на их долю пути.