Читать книгу "Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин"

Жаба бельмами моргнула, голову чуть набок повернула, глаза скосила на мужика.

— Кво-о-ох… — говорит.

— Что это она квохчет? — спрашивает Иван с опаской.

— Вздыхает она, — даёт разъяснение Горшеня. — Нездоровится ей, похоже.

— Э, Горшеня, — говорит Иван, — повторяешься ты, друг. Все-то у тебя заболевши, всем-то ты помочь желаешь!

— А как же? — остановился Горшеня. — А что же ты предлагаешь?

— Оставь ты свои ветелинарские штучки, давай правду ей скажем.

— Странный ты малый, — смотрит на него Горшеня. — Разве ж это не правда, разве ж я ловчу, сети расставляю? Я на самом деле помочь хочу.

— Ладно, — смутился Иван, отошёл в сторону, — это я так, Горшеня, от волнения горячусь и серчаю. И руки у меня болят нестерпимо. Продолжай, не озлобляйся.

— А чего продолжать, — в свою очередь и Горшеня смутился, как-то замялся весь. — Коли так, давай действительно напрямик попробуем.

Подошёл он снова к Царь-жабе, погладил бежевый осклизлый бок, говорит:

— У нас до тебя важное дело, государыня. Неожиданное такое, значит, дело. Только правильно нас пойми, вникни в самую суть вопроса. Надо нам внутрь тебя протиснуться и кое-что в организме твоём разыскать, кое-какой посторонний предмет незначительных размеров. Как ты на это смотришь? — и отпрянул — в глаза жабе смотрит, реакцию стережёт. — Пустишь нас, хозяюшка?

Жаба сморгнула жёлтыми глазищами, чёрными ноздрями пошевелила и открыла настежь широкий рот: заходите, мол, раз надобность такая неотложная! Горшеня Ивана рукой поманил, подмогли они друг дружке в жабью пасть вскочить, легли на влажный пупырчатый язык — и сглотнула их жаба живьём, будто пару таблеток.

Скатились дружки-приятели в утробный отсек, стукнулись друг о друга с глухим лобным звоном. Ну и ну — такого в их путешествии ещё не было! Уходили от съедения — да, много раз, а вот чтобы добровольно неизвестному существу в желудок влезть — это, извините, беспримерное новшество.

Внутри у Царь-жабы душно и сухо, прямо как на каком-нибудь старом чердаке, но чердак сей, как и подобает, сильно захламлён — очень много скопилось посторонних вещей, и все они навалены в беспорядке. И то ли от этой рухляди, то ли от нутряных жабьих стен исходит некий тускловатый фосфоресцирующий свет. В общем, обстановка вполне себе нормальная — можно производить исследования и раскопки. Горшеня освоился немного в том развале, принялся разбросанные вещи перебирать и осматривать. Смотрит и удивляется: большая часть сохранилась в целости и непритронутости — видать, жабе этого антиквариата не переварить.

— Коли б сделать здесь промывание желудка, — говорит Горшеня, — то вполне можно и жить. Без удобств, правда, но не хуже, чем в темнице, канфорт!

Иван от первого потрясения очухался, торопить друга стал — видно, всё ж таки не очень уютно ему здесь.

— Давай, Горшеня, комод искать, пока нас не переварило. Вон, смотри…

И показывает Горшене на кучку костей человеческих, что тут же поблизости уложены безо всякого анатомического порядка, вразнобой: тазы, черепа, кости берцовые и прочий прах. Горшеня посмотрел на такой расклад, нос почесал с почтением.

— Однако, — говорит. — А я-то думал, мы тут первопроходцы. Да, Ваня, и во что только не ступала нога человека!

Ну да ладно — мир праху, как говорится; пора и о живых подумать. Освободили Иван и Горшеня каждый себе по небольшой площадке, чтобы было куда ноги примостить, да стали все эти сокровища перебирать, перекладывать с места на место. Иван просто так перебирает, бессистемно расшвыривает, а Горшеня со свойственной ему хозяйственной сверхзадачей работает, сортирует: это в одну сторону положит, то в другую отберёт, одно влево запрячет, другое вправо заныкает. И глядишь, вокруг его творчества уже порядок появился, место высвободилось и есть теперь где развернуться. Вот он уже и кое-что полезное по карманам распихал — в наружной жизни пригодится; вот уже и фонарик у него в руках заработал. Иван пробует по-Горшениному действовать, ан ничего не получается — ещё больше беспорядку наводит, пирамиды городит, предметы роняет, сплошной урон. Плюнул он на это дело, стал опять без идеи рыться, по-холостяцки. И вдруг повезло ему — наткнулся на что-то крупное, мебельное.

— Горшеня, — говорит, — кажись это он, комодик!

Горшеня своё отложил, к Ивану подполз. Отрыли комод, отворили дверцы, а внутри — сундук! Скоба на нём заржавела, к замку приросла. Ничего, справились — отколотили ржавчину, замок сбили, отринули тяжёлую крышку. Обнаружился внутри фигурный футляр — всё, стало быть, в строгом соответствии с указанной в плане очерёдностью. Футляр тот оказался совсем ветхий, рассохшийся, Горшеня с него пыль сдунул — остальное само и рассыпалось. И предстало перед друзьями дивное диво — швейная машина ручного образца, с хитрой системой заправки ниток, с самовращающимся колесом, со всякими дополнительными приспособлениями.

— Эх! — досадует Горшеня. — Жалко, что заржавела! Такую бы машину да в нашу деревеньку — сразу бы рай в ней начался, без всякой предварительной подготовки!

— Это хорошо, что рай, — комментирует Иван, разглядывая подробности механизма. — Ну-ка посвети мне, Горшеня, вот сюда: кажется мне, что иголки тут и нету вовсе!

Горшеня посветил фонарём в ту сторону, где по мнению Ивана должна была располагаться игла, — действительно нет ничего. Забеспокоились оба, принялись машинку щипать, за винтики потягивать. Наконец Горшеня нашёл сбоку специальную крышечку, а под ней — деревянное яйцо. Иван развинтил его пополам, извлёк иглу заветную.

— Вот она, родимая…

— Неужто нашли? Не верится…

От волнения у Вани голова кругалём пошла, в затылке покалывать стало…

В этот самый момент из сундука выскользнула небольшая зелёная змейка с малиновым пятном на спинке, юркнула бесшумно вниз, проползла промеж хлама и затекла кровяной струйкой в помятое ведро. Там и затихла, затаилась. Иван и Горшеня её при тусклом желудочном освещении и не приметили.

Иван иголку двумя руками держит впереди себя, а руки дрожат крупной дрожью, рассмотреть иглу не дают. Он глаза напрягает, пелену слёзную сморгнуть пытается, и кажется ему, будто нет в его руках иголки, будто обман зрения! Никак ему фокус не настроить — морока какая-то накатила! Выдохнул он нервно, зажмурил глаза. С зажмуренными глазами чувствует — вот она, игла, здесь, сквозь все ожоги в пальцах ощущается её отцовский металл. Только вдруг опять неладное: кажется Ивану теперь, будто кто-то к нему подошёл спереди да иглу тихонько забрал: ап — и нету! Иван раскрыл глаза, смотрит на пальцы, а пальцы окостенели, побелели, не чувствуют ничего. Но иглы в них нет — точно!

— Горшеня! — кричит Иван. — Ты где?

— Здеся, — отзывается тот из дальнего угла. Он специально чуть отошёл, чтобы Ивана одного с иглой оставить.

— Это ты у меня иголку взял, Горшеня? — спрашивает Иван как можно спокойнее, а сам глядит на руки — нет иглы, хоть ты убей, нет!